Владимир
Гутковский

К портрету

(автор – художник Рафаэль 
     Багаутдинов) 
       
Ни взгляда оторвать, ни выпустить на 
     волю. 
Затейливый пейзаж, сгодившийся на фон. 
Но ты уже к нему прикован, им присвоен, 
до капли растворён, навечно пригвождён. 
Как отзвук давних слов, плывут другие 
     лица. 
Иные имена вплетаются в сюжет. 
И странный этот свет струится и двоится 
в ночи – как явь и сон. Как образ и 
     портрет. 
Там полная луна парит на пьедестале 
и символов ночных неразличима нить. 
И медлишь потому, уставившись в детали, 
что страшно сделать шаг – к загадке 
     подступить. 
Цветного витража, растрескавшейся 
     фрески 
осколок, лепесток, чешуйка и пыльца. 
И полуоборот решительный и веский 
над призраками снов царящего лица. 
Которое к себе влечёт неотвратимо – 
пленительный изгиб, таинственный обет. 
С рождения души наложенная схима, 
Впитавшая в себя небесный этот свет. 
А ты опять ему внимаешь богомольно, 
глядишь во все глаза, следишь издалека, 
как тонкая рука роняется безвольно – 
трагический излом поникшего цветка. 
Продолжить этот жест могли б клинок и 
     гарда, 
опущенные вниз, – окончена дуэль. 
Улыбкою б черты чуть тронул Леонардо, 
но так – трезвей – её увидел Рафаэль. 
Обычный человек, нерасторопный гений. 
Всего вначале он и сам не знал, но вот 
     – 
свободный результат медлительных 
     прозрений, 
мерцая и маня, пред нами предстаёт. 
И дальше – суть видна как прорастанье 
     зёрен, 
как отповедь тоске, как парафраз обид. 
И дальше – каждый штрих случаен, но 
     бесспорен. 
Он всё соединит. И снова раздробит. 
Глаз этих глубина как ангельское пенье. 
И как благая весть из неизвестных 
     стран. 
Как под рукой – волос спокойное 
     кипенье. 
И кожи белизна. И горделивый стан. 
Что самоценно и что параллельно славе – 
неизъяснимость слов, объятий нежный 
     хруст. 
О чём не рассказать, когда раздует 
     пламя 
неистовой свечи дыханье этих уст. 
Порхают мотыльки в трепещущем полёте, 
настойчивая кисть вскрывает новый пласт 
     – 
простой и внятный смысл – что и по 
     части плоти 
высокий этот дух любому фору даст. 
И всё же стоит быть поэтом и изгоем, 
и смутно ощущать, как с плоскости 
     холста 
нисходит в бренный мир провидческая 
     горечь – 
бессмысленна любовь, бесцельна красота. 
И сколько надо слов отбросить и 
     растратить, 
пускать Пегаса вскачь, переводить в 
     полёт, 
чтоб истину постичь или себе потрафить, 
     – 
а там – кому дано, возможно, и поймёт. 
Оставить лёгкий след, едва заметный 
     слепок 
своей души и знать – хоть вечен бег 
     времён, 
но их могучий рёв, неуловимый лепет, 
по сути, для тебя – не более чем фон.