Баллада о пустыне

Давно это было...

Разъезд пограничный в далеком Шираме, —

Бойцов было трое, врагов было двадцать, —

Погнался в пустыню за басмачами.

Он сгинул в песках и не мог отозваться.

Преследовать — было их долгом и честью.

На смерть от безводья шли смелые трое.

Два дня мы от них не имели известий,

И вышел отряд на спасенье героев.

И вот день за днем покатились барханы,

Как волны немые застывшего моря.

Осталось на свете жары колыханье

На желтом и синем стеклянном просторе.

А солнце всё выше и выше вставало,

И зной подступал огнедышащим валом.

В ушах раздавался томительный гул,

Глаза расширялись, морщинились лица.

Хоть лишнюю каплю,

             хоть горсткой напиться!

И корчился в муках сухой саксаул.

Безмолвье, безводье, безвестье, безлюдье.

Ни ветра, ни шороха, ни дуновенья.

Кустарник согбенный, и кости верблюжьи,

Да сердца и пульса глухое биенье.

А солнце всё выше и выше вставало,

И наша разведка в песках погибала.

Ни звука, ни выстрела. Смерть. Тишина.

Бархан за барханом, один, как другие.

И медленно седла скрипели тугие.

Росла беспредельного неба стена.

Шатаются кони, винтовки, как угли.

Жара нависает, слабеют колени.

Слова замирают, и губы распухли.

Ни зверя, ни птицы, ни звука, ни тени.

А солнце всё выше и выше вставало,

И воздуха было до ужаса мало.

Змея проползла, не оставив следа.

Копыта ступают, ступают копыта.

Земля исполинскою бурей разрыта,

Земля поднялась и легла навсегда.

Неужто когда-нибудь мощь человека

Восстанет, безлюдье песков побеждая,

Иль будет катиться от века до века

Барханное море, пустыня седая?

А солнце всё выше и выше вставало,

И смертью казалась минута привала.

Но люди молчали, и кони брели.

Мы шли на спасенье друзей и героев,

Обсохшие зубы сжимая сурово,

На север, к далеким колодцам Чули.

Двоих увидали мы, легших безмолвно,

И небо в глазах у них застекленело.

Над ними вставали застывшие волны

Без края, конца, без границ, без предела.

А солнце всё выше и выше всходило.

Клинками мы братскую рыли могилу.

Раздался прощальный короткий залп.

Три раза поднялись горячие дула,

И наш командир на ветвях саксаула

Узлами багряный кумач завязал.

Мы с мертвых коней сняли седла и сбрую,

В горячее жерло, не в землю сырую,

Солдаты пустыни достойно легли.

А третьего мы через час услыхали:

Он полз и стрелял в раскаленные дали

В бреду, всё вперед, хоть до края земли.

Мы жизнь ему флягой последней вернули,

От солнца палатку над ним растянули

И дальше в проклятое пекло пошли.

Мы шли за врагами... Слюны не хватало,

А солнце всё выше и выше вставало.

И коршуна вдруг увидали — плывет.

Кружится, кружится

                всё ниже и ниже

Над зыбью барханов, над впадиной рыжей

И всё замедляет тяжелый полет.

И встали мы, глядя глазами сухими

На дикое логово в черной пустыне.

Несло, как из настежь раскрытых печей.

В ложбине песчаной,

               что ветром размыло,

Раскиданы, словно их бурей скосило,

Лежали, согнувшись, тела басмачей.

И свет над пустыней был резок и страшен.

Она только смертью могла насладиться,

Она отомстить за товарищей наших

И то не дала нам,

             немая убийца.

Пустыня! Пустыня!

Проклятье валам твоих огненных полчищ!

Пришли мы с тобою помериться силой.

Стояли кругом пограничники молча,

А солнце всё выше и выше всходило...

Я был молодым.

          И давно это было.

Окончен рассказ мой на трассе канала

В тот вечер узнал я немало историй.

Бригада топографов здесь ночевала,

На месте, где воды сверкнут на просторе.

26 августа 1952