Письмо товарищу Кострову

Простите

        меня,

             товарищ Костров,

с присущей

        душевной ширью,

что часть

        на Париж отпущенных строф

на лирику

        я

         растранжирю.

Представьте:

         входит

               красавица в зал,

в меха

       и бусы оправленная.

Я

эту красавицу взял

                   и сказал:

– правильно сказал

                   или неправильно? –

Я, товарищ, –

           из России,

знаменит в своей стране я,

я видал

        девиц красивей,

я видал

        девиц стройнее.

Девушкам

        поэты любы.

Я ж умен

        и голосист,

заговариваю зубы –

только

      слушать согласись.

Не поймать меня

              на дряни,

на прохожей

            паре чувств.

Я ж

    навек

         любовью ранен –

еле–еле волочусь.

Мне

    любовь

           не свадьбой мерить:

разлюбила –

            уплыла.

Мне, товарищ,

             в высшей мере

наплевать

         на купола.

Что ж в подробности вдаваться,

шутки бросьте–ка,

мне ж, красавица,

                 не двадцать, –

тридцать...

            с хвостиком.

Любовь

      не в том,

              чтоб кипеть крутей,

не в том,

        что жгут угольями,

а в том,

       что встает за горами грудей

над

    волосами–джунглями.

Любить –

       это значит:

                 в глубь двора

вбежать

        и до ночи грачьей,

блестя топором,

            рубить дрова,

силой

    своей

         играючи.

Любить –

    это с простынь,

             бессоннницей

                        рваных,

срываться,

      ревнуя к Копернику,

его,

  a не мужа Марьи Иванны,

считая

     своим

        соперником.

Нам

   любовь

       не рай да кущи,

нам

   любовь

        гудит про то,

что опять

        в работу пущен

сердца

    выстывший мотор.

Вы

   к Москве

          порвали нить.

Годы –

     расстояние.

Как бы

     вам бы

          объяснить

это состояние?

На земле

       огней – до неба...

В синем небе

          звезд –

                 до черта.

Если бы я

       поэтом не был,

я б

   стал бы

         звездочетом.

Подымает площадь шум,

экипажи движутся,

я хожу,

     стишки пишу

в записную книжицу.

Мчат

    авто

        по улице,

а не свалят наземь.

Понимают

       умницы:

человек –

        в экстазе.

Сонм видений

            и идей

полон

      до крышки.

Тут бы

       и у медведей

выросли бы крылышки.

И вот

    с какой–то

              грошовой столовой,

когда

    докипело это,

из зева

      до звезд

             взвивается слово

золоторожденной кометой.

Распластан

         хвост

              небесам на треть,

блестит

      и горит оперенье его,

чтоб двум влюбленным

                на звезды смотреть

их ихней

       беседки сиреневой.

Чтоб подымать,

            и вести,

                  и влечь,

которые глазом ослабли.

Чтоб вражьи

           головы

                 спиливать с плеч

хвостатой

      сияющей саблей.

Себя

   до последнего стука в груди,

как на свидание,

              простаивая,

прислушиваюсь:

            любовь загудит –

человеческая,

           простая.

Ураган,

     огонь,

         вода

подступают в ропоте.

Кто

   сумеет совладать?

Можете?

      Попробуйте....

1928