Чека

1

Оранжевый на солнце дым

и перестук автомобильный.

Мы дерево опередим:

отпрыгни, граб, в проулок пыльный.

Колючей проволоки низ

лоскут схватил на повороте.

- Ну, что, товарищ?

- Не ленись,

спроси о караульной роте.

Проглатывает кабинет,

и - пес, потягиваясь, трется

у кресла кожаного.

Нет:

живой и на портрете Троцкий!

Контрреволюция не спит:

все заговор за заговором.

Пощупать надо бы РОПИТ.

А завтра...

Да, в часу котором?

По делу 1106

(в дверях матрос и брюки клешем)

перо в чернила - справку:

- Есть. -

И снова отдан разум ношам.

И бремя первое - тоска,

сверчок, поющий дни и ночи:

ни погубить, ни приласкать,

а жизнь - все глуше, все короче.

До боли гол и ярок путь -

вторая мертвая обуза.

Ты небо свежее забудь,

душа, подернутая блузой!

Учись спокойствию, душа,

и будь бесстрастна - бремя третье.

Расплющивая и круша,

вращает жернов лихолетье.

Истыкан пулею шпион,

и спекулянт - в истоме жуткой.

А кабинет, как пансион,

где фрейлина да институтки.

И цедят золото часы,

песка накапливая конус,

чтоб жало тонкое косы

лизало красные законы;

чтоб сыпкий и сухой песок

швырнуть на ветер смелой жменей,

чтоб на фортуны колесо

рабочий наметнулся ремень!

2

Не загар, а малиновый пепел,

и напудрены густо ключицы.

Не могло это, Герман, случиться,

что вошел ты, взглянул и - как не был!

Революции бьют барабаны,

и чеканит Чека гильотину.

..

Но старуха в наколке трясется

и на мертвом проспекте бормочет.

Не от вас ли чего она хочет,

Александр, Елисеев, Высоцкий?

И суровое Гоголя бремя,

обомшелая сфинксова лапа

не пугаются медного храпа

жеребца над гадюкой, о Герман!

Как забыть о громоздком уроне?

Как не помнить гвоздей пулемета?

А Россия?

- Все та же дремота

В Петербурге и на Ланжероне:

и все той же малиновой пудрой

посыпаются в полдень ключицы;

и стучится, стучится, стучится

та же кровь, так же пьяно и мудро...

1920

Одесса