К друзьям в Кишинёв

Итак, я здесь... за стражей я...

Дойдут ли звуки из темницы

Моей расстроенной цевницы

Туда, где вы, мои друзья?

Еще в полусвободной доле

Дар Гебы пьёте вы, а я

Утратил жизни цвет в неволе,

И меркнет здесь заря моя!

В союзе с верой и надеждой,

С мечтой поэзии живой

Ещё в беседе вечевой

Шумит там голос ваш мятежный.

Еще на розовых устах,

В объятьях дев, как май, прекрасных

И на прелестнейших грудях

Волшебниц милых, сладострастных

Вы рвете свежие цветы

Цветущей девства красоты.

Ещё средь пышного обеда,

Где Вакх чрез край вам вина льёт,

Сей дар приветный Ганимеда

Вам негой сладкой чувства жжёт.

Ещё расцвет душистой розы

И свод лазоревых небес

Для ваших взоров не исчез.

Вам чужды тёмные угрозы,

Как лёд, холодного суда,

И не коснулась клевета

До ваших дел и жизни тайной,

И не дерзнул ещё порок

Угрюмый сделать вам упрёк

И потревожить дух печальный.

Ещё небесный воздух там

Струится лёгкими волнами

И не гнетёт дыханье вам,

Как в гробе, смрадными парами.

Не будит вас в ночи глухой

Угрюмый оклик часового

И резкий звук ружья стального

При смене стражи за стеной.

И торжествующее мщенье,

Склонясь бессовестным челом,

Ещё убийственным пером

Не пишет вам определенья

Злодейской смерти под ножом

Иль мрачных сводов заключенья...

О, пусть благое привиденье

От вас отклонит этот гром!

Он грянул грозно надо мною,

Но я от сих ужасных стрел

Ещё, друзья, не побледнел

И пред свирепою судьбою

Не преклонил рамен с главою!

Наёмной лжи перед судом

Грозил мне смертным приговором

«По воле царской» трибунал.

«По воле царской?» — я сказал,

И дал ответ понятным взором.

И этот чёрный трибунал

Искал не правды обнаженной,

Он двух свидетелей искал

И их нашел в толпе презренной.

Напрасно голос громовой

Мне верной чести боевой

В мою защиту отзывался,

Сей голос смелый пред судом

Был назван тайным мятежом

И в подозрении остался.

Но я сослался на закон,

Как на гранит народных зданий.

«В устах царя, — сказали, — он,

В его самодержавной длани,

И слово буйное «закон»

В устах определенной жертвы

Есть дерзновенный звук и мертвый...»

Итак, исчез прелестный сон!..

Со страхом я, открывши вежды,

Ещё искал моей надежды —

Её уж не было со мной,

И я во мрак упал душой...

Пловец, твой кончен путь подбрежный,

Мужайся, жди бедам конца

В одежде скромной мудреца,

А в сердце — с твёрдостью железной.

Мужайся! Близок грозный час,

И, может быть, в последний раз

Ещё окину я глазами

Луга, и горы, и леса

Над светлой Тирасы струёю,

И Феба золотой стезёю

Полёт по чистым небесам

Над сердцу памятной страною,

Где я надеждою дышал

И к тайной мысли устремлял

Взор светлый с пламенной душою.

Исчезнет всё, как в вечность день;

Из милой родины изгнанный,

Средь черни дикой, зверонравной

Я буду жизнь влачить, как тень,

Вдали от ветреного света,

В жилье тунгуса иль бурета,

Где вечно царствует зима

И где природа как тюрьма;

Где прежде жертвы зверской власти,

Как я, свои влачили дни;

Где я погибну, как они,

Под игом скорбей и напастей.

Быть может — о, молю душой

И сил и мужества от неба! —

Быть может, черный суд Эреба

Мне жизнь лютее смерти злой

Готовит там, где слышны звуки

Подземных стонов и цепей

И вопли потаённой муки;

Где тайно зоркий страж дверей

Свои от взоров кроет жертвы.

Полунагие, полумертвы,

Без чувств, без памяти, без слов,

Под едкой ржавчиной оков,

Сии живущие скелеты

В гнилой соломе тлеют там,

И безразличны их очам

Темницы мёртвые предметы.

Но пусть счастливейший певец,

Питомец муз и Аполлона,

Страстей и бурной думы жрец,

Сей берег страшный Флегетона,

Сей новый Тартар воспоёт:

Сковала грудь мою, как лёд,

Уже темничная зараза.

Холодный узник отдаёт

Тебе сей лавр, певец Кавказа;

Коснись струнам, и Аполлон,

Оставя берег Альбиона,

Тебя, о юный Амфион,

Украсит лаврами Бейрона.

Оставь другим певцам любовь!

Любовь ли петь, где брызжет кровь,

Где племя чуждое с улыбкой

Терзает нас кровавой пыткой,

Где слово, мысль, невольный взор

Влекут, как ясный заговор,

Как преступление, на плаху

И где народ, подвластный страху,

Не смеет шёпотом роптать.

Пора, друзья! Пора воззвать

Из мрака век полночной славы,

Царя–народа дух и нравы

И те священны времена,

Когда гремело наше вече

И сокрушало издалече

Царей кичливых рамена.

Когда ж дойдёт до вас, о други,

Сей голос потаенной муки,

Сей звук встревоженной мечты?

Против врагов и клеветы

Я не прошу у вас защиты:

Враги, презрением убиты,

Иссохнут сами, как трава.

Но вот последние слова:

Скажите от меня О[рлов]у,

Что я судьбу мою сурову

С терпеньем мраморным сносил,

Нигде себе не изменил

И в дни убийственныя жизни

Немрачен был, как день весной,

И даже мыслью и душой

Отвергнул право укоризны.

Простите... Там для вас, друзья,

Горит денница на востоке

И отразилася заря

В шумящем кровию потоке.

Под тень священную знамён,

На поле славы боевое

Зовет вас долг — добро святое.

Спешите! Там волкальный звон

Поколебал подземны своды

И пробудил народный сон

И гидру дремлющей свободы!

1822