* * *

Когда я об стену разбил лицо и члены

И все, что только было можно, произнес,

Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:

– Я умоляю вас, пока не трожьте вены.

При ваших нервах и при вашей худобе

Не лучше ль чаю? Или огненный напиток?

Чем учинять членовредительство себе,

Оставьте что–нибудь нетронутым для пыток. –

   Он сказал мне, – приляг,

   Успокойся, не плачь. –

   Он сказал: – Я не враг,

   Я – твой верный палач.

Уж не за полночь – за три,

Давай отдохнем.

Нам ведь все–таки завтра

Работать вдвоем.

Раз дело приняло приятный оборот –

Чем черт не шутит – может, правда, выпить чаю?

– Но только, знаете, весь ваш палачий род

Я, как вы можете представить, презираю.

Он попросил: – Не трожьте грязное белье.

Я сам к палачеству пристрастья не питаю.

Но вы войдите в положение мое –

Я здесь на службе состою, я здесь пытаю.

   И не людям, прости, –

   Счет веду головам.

   Ваш удел – не ахти,

   Но завидую вам.

Право, я не шучу,

Я смотрю делово –

Говори что хочу,

Обзывай хоть кого.

Он был обсыпан белой перхотью, как содой,

Он говорил, сморкаясь в старое пальто:

– Приговоренный обладает, как никто,

Свободой слова, то есть подлинной свободой.

И я избавился от острой неприязни

И посочувствовал дурной его судьбе.

–  Как жизнь? –спросил меня палач. – Да так себе... –

Спросил бы лучше он: как смерть – за час до казни?..

   – Ах, прощенья прошу, –

   Важно знать палачу,

   Что, когда я вишу,

   Я ногами сучу.

Да у плахи сперва

Хорошо б подмели,

Чтоб моя голова

Не валялась в пыли.

Чай закипел, положен сахар по две ложки.

– Спасибо! – Что вы! Не извольте возражать!

Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,

А грязи нет, – у нас ковровые дорожки.

–Ах, да неужто ли подобное возможно!–

От умиленья я всплакнул и лег ничком.

Он быстро шею мне потрогал осторожно

И одобрительно почмокал языком.

   Он шепнул: Ни гугу!

   Здесь кругом стукачи.

   Чем смогу – помогу,

   Только ты не молчи.

Стану ноги пилить –

Можешь ересь болтать,

Чтобы казнь отдалить,

Буду дольше пытать.

Не ночь пред казнью, а души отдохновенье!

А я уже дождаться утра не могу.

Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,

Я крикну весело: – Остановись, мгновенье, –

Чтоб стоны с воплями остались на губах!

– Какую музыку, – спросил он, – дать при этом?

Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,

Но есть в коллекции у них и Оффенбах.

   Будет больно – поплачь,

   Если невмоготу, –

   Намекнул мне палач.

   – Хорошо, я учту.

Подбодрил меня он,

Правда, сам загрустил –

Помнят тех, кто казнен,

А не тех, кто казнил.

Развлек меня про гильотину анекдотом,

Назвав ее лишь подражаньем топору

Он посочувствовал французкому двору

И не казненным, а убитым гугенотам.

Жалел о том, что кол в России упразднен,

Был оживлен и сыпал датами привычно.

Он знал доподлинно – кто, где и как казнен,

И горевал о тех, над кем работал лично.

   – Раньше, – он говорил, –

   Я дровишки рубил,

   Я и стриг, я и брил,

   И с ружьишком ходил.

Тратил пыл в пустоту

И губил свой талант,

А на этом посту

Повернулось на лад.

Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,

Рубил, должно быть, для наглядности, рукой.

А в то же время знать не знал, кто он такой, –

Невелико образованье палачево.

Парок над чаем тонкой змейкой извивался,

Он дул на воду, грея руки о стекло.

Об инквизиции с почтеньем отзывался

И об опричниках – особенно тепло.

   Мы гоняли чаи,

   Вдруг палач зарыдал –

   Дескать, жертвы мои

   Все идут на скандал.

– Ах, вы тяжкие дни,

Палачева стерня.

Ну за что же они

Ненавидят меня?

Он мне поведал назначенье инструментов.

Все так не страшно – и палач как добрый врач.

– Но на работе до поры все это прячь,

Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.

Бывает, только его в чувство приведешь,

Водой окатишь и поставишь Оффенбаха,

А он примерится, когда ты подойдешь,

Возьмет и плюнет. И испорчена рубаха.

   Накричали речей

   Мы за клан палачей.

   Мы за всех палачей

   Пили чай, чай ничей.

Я совсем обалдел,

Чуть не лопнул, крича.

Я орал: – Кто посмел

Обижать палача?!

Смежила веки мне предсмертная усталость.

Уже светало, наше время истекло.

Но мне хотя бы перед смертью повезло –

Такую ночь провел, не каждому досталось!

Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,

Согнал назойливую муху мне с плеча.

Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье

И образ доброго чудного палача.

1978