* * *

Теперь я буду сохнуть от тоски

И сожалеть, проглатывая слюни,

Что не доел в Батуми шашлыки

И глупо отказался от сулгуни.

Пусть много говорил белиберды

Наш тамада – вы тамаду не троньте, –

За Родину был тост алаверды,

За Сталина, – я думал – я на фронте.

И вот уж за столом никто не ест

И тамада над всем царит шерифом, –

Как будто бы двадцатый с чем–то съезд

Другой – двадцатый – объявляет мифом.

Пил тамада за город, за аул

И всех подряд хвалил с остервененьем, –

При этом он ни разу не икнул –

И я к нему проникся уваженьем.

Правда, был у тамады

Длинный тост алаверды

За него – вождя народов,

И за все его труды.

Мне тамада сказал, что я – родной,

Что если плохо мне – ему не спится, –

Потом спросил меня: «Ты кто такой?»

А я сказал: «Бандит и кровопийца».

В умах царил шашлык и алкоголь, –

Вот кто–то крикнул, что не любит прозы,

Что в море не поваренная соль –

Что в море человеческие слезы.

И вот конец – уже из рога пьют,

Уже едят инжир и мандаринки,

Которые здесь запросто растут,

Точь–точь как те, которые на рынке.

Обхвалены все гости, и пока

Они не окончательно уснули –

Хозяина привычная рука

Толкает вверх бокал «Киндзмараули»...

О как мне жаль, что я и сам такой:

Пусть я молчал, но я ведь пил – не реже, –

Что не могу я моря взять с собой

И захватить все солнце побережья.

1969