Пётр и Алексей

Пётр, Пётр, свершились сроки.

Небо зимнее в полумгле.

Неподвижно бледнеют щёки,

и рука лежит на столе

та, что миловала и карала,

управляла Россией всей,

плечи женские обнимала

и осаживала коней.

День – в чертогах, а год – в дорогах,

по-мужицкому широка,

в поцелуях, в слезах, в ожогах

императорская рука.

Слова вымолвить не умея,

ужасаясь судьбе своей,

скорбно вытянувшись, пред нею

замер слабостный Алексей.

Знает он, молодой наследник,

но не может поднять свой взгляд:

этот день для него последний –

не помилуют, не простят.

Он не слушает и не видит,

сжав безвольно свой узкий рот.

До отчаянья ненавидит

всё, чем ныне страна живёт.

Не зазубренными мечами,

не под ядрами батарей –

утоляет себя свечами,

любит благовест и елей.

Тайным мыслям подвержен слишком,

тих и косен до дурноты.

«На кого ты пошёл, мальчишка,

с кем тягаться задумал ты?

Не начётчики и кликуши,

подвывающие в ночи, –

молодые нужны мне души,

бомбардиры и трубачи.

Это всё-таки в нём до муки,

через чресла моей жены,

и усмешка моя, и руки

неумело повторены.

Но, до боли души тоскуя,

отправляя тебя в тюрьму,

по-отцовски не поцелую,

на прощанье не обниму.

Рот твой слабый и лоб твой белый

надо будет скорей забыть.

Ох, нелёгкое это дело –

самодержцем российским быть!..»

Солнце утренним светит светом,

чистый снег серебрит окно.

Молча сделано дело это,

всё заранее решено...

Зимним вечером возвращаясь

по дымящимся мостовым,

уважительно я склоняюсь

перед памятником твоим.

Молча скачет державный гений

по земле – из конца в конец.

Тусклый венчик его мучений,

императорский твой венец.

1959