* * *

Травы августа были густыми.

И гусята по воле гусыни

пробивались к прохладе речной.

И счастливое пение речки

в золотом среднерусском колечке

отменяло египетский зной.

Там, в Хургаде, не то в Шарм-эль-шейхе

полунищие гордые шейхи

с низких корточек смотрят наверх,

на открытые бедра блондинок,

каждый в пятницу праведник, инок,

но сегодня как будто – четверг…

Эту речку, где плещет уклейка.

звать Самайка, Семейка, Сумейка –

я не помню, как кличут её.

Только, мамой клянусь, сукой буду,

эта речка окрестному люду

и дорога, и харч, и питьё.

Здесь надёжный, весомый и зримый,

овощ, данный нам Екатериной,

шкурой чует, что – среди своих.

Пальцы жжёт раскалённая пища.

Дым отечества, дым костровища

подозрительно лёгок и тих.

Что ж нам жить так печально и сложно?

Здесь же – Родина, где невозможна

жижа лжи меж тобою и мной.

Как же столь уважительный к силе

Русский мир, о котором твердили,

обернулся такою войной?