Первая строфа. Сайт русской поэзии

Все авторыАнализы стихотворений

Зинаида Гиппиус

13

 

Тринадцать, темное число!

Предвестье зол, насмешка, мщенье,

Измена, хитрость и паденье,-

Ты в мир со Змеем приползло.

 

И, чтоб везде разрушить чет,-

Из всех союзов и слияний,

Сплетений, смесей, сочетаний -

Тринадцать Дьявол создает.

 

Он любит числами играть.

От века ненавидя вечность,-

Позорит 8 - бесконечность,-

Сливая с ним пустое 5.

 

Иль, чтоб тринадцать сотворить,-

Подвижен, радостен и зорок,-

Покорной парою пятерок

Он 3 дерзает осквернить.

 

Порой, не брезгуя ничем,

Число звериное хватает

И с ним, с шестью, соединяет

Он легкомысленное 7.

 

И, добиваясь своего,

К двум с десятью он не случайно

В святую ночь беседы тайной

Еще прибавил - одного.

 

Твое, тринадцать, острие

То откровенно, то обманно,

Но непрестанно, неустанно

Пронзает наше бытие.

 

И, волей Первого Творца,

Тринадцать, ты - необходимо.

Законом мира ты хранимо -

Для мира грозного Конца.

14 декабря

 

Ужель прошло – и нет возврата?

В морозный день, заветный час,

Они, на площади Сената,

Тогда сошлися в первый раз.

 

Идут навстречу упованью,

К ступеням Зимнего крыльца...

Под тонкою мундирной тканью

Трепещут жадные сердца.

 

Своею молодой любовью

Их подвиг режуще–остер,

Но был погашен их же кровью

Освободительный костер.

 

Минули годы, годы, годы...

А мы все там, где были вы.

Смотрите, первенцы свободы:

Мороз на берегах Невы!

 

Мы – ваши дети, ваши внуки...

У неоправданных могил,

Мы корчимся все в той же муке,

И с каждым днем все меньше сил.

 

И в день декабрьской годовщины

Мы тени милые зовем.

Сойдите в смертные долины,

Дыханьем вашим – оживем.

 

Мы, слабые, – вас не забыли,

Мы восемьдесят страшных лет

Несли, лелеяли, хранили

Ваш ослепительный завет.

 

И вашими пойдем стопами,

И ваше будем пить вино...

О, если б начатое вами

Свершить нам было суждено!

 

14 декабря 1909, Санкт–Петербург

14 декабря 1917 года

 

Д. Мережковскому

 

Простят ли чистые герои?

Мы их завет не сберегли.

Мы потеряли всё святое:

И стыд души, и честь земли.

 

Мы были с ними, были вместе,

Когда надвинулась гроза.

Пришла Невеста. И Невесте

Солдатский штык проткнул глаза.

 

Мы утопили, с визгом споря,

Ее в чану Дворца, на дне,

В незабываемом позоре

И наворованном вине.

 

Ночная стая свищет, рыщет,

Лед по Неве кровав и пьян...

О, петля Николая чище,

Чем пальцы серых обезьян!

 

Рылеев, Трубецкой, Голицын!

Вы далеко, в стране иной...

Как вспыхнули бы ваши лица

Перед оплеванной Невой!

 

И вот из рва, из терпкой муки,

Где по дну вьется рабий дым,

Дрожа протягиваем руки

Мы к вашим саванам святым.

 

К одежде смертной прикоснуться,

Уста сухие приложить,

Чтоб умереть – или проснуться,

Но так не жить! Но так не жить!

А. Блоку

 

Дитя, потерянное всеми...

 

Все это было, кажется в последний,

   В последний вечер, в вешний час...

И плакала безумная в передней,

   О чем–то умоляя нас.

 

Потом сидели мы под лампой блеклой,

   Что золотила тонкий дым,

А поздние распахнутые стекла

   Отсвечивали голубым.

 

Ты, выйдя, задержался у решетки,

   Я говорил с тобою из окна.

И ветви юные чертились четко

   На небе — зеленей вина.

 

Прямая улица была пустынна,

   И ты ушел — в нее, туда...

 

Я не прощу. Душа твоя невинна.

   Я не прощу ей — никогда.

 

Апрель 1918, Санкт–Петербург

Август

 

Пуста пустыня дождевая...

И, обескрылев в мокрой мгле,

Тяжелый дым ползет, не тая,

И никнет, тянется к земле.

 

Страшна пустыня дождевая...

Охолодев, во тьме, во сне,

Скользит душа, ослабевая,

К своей последней тишине.

 

Где мука мудрых, радость рая?

Одна пустыня дождевая,

Дневная ночь, ночные дни...

Живу без жизни, не страдая,

Сквозь сон все реже вспоминая

В тени угасшие огни.

 

Господь, Господь мой. Солнце, где Ты?

Душе плененной помоги!

Прорви туманные наветы,

О, просияй! Коснись! Сожги...

 

1904

Адонаи

 

Твои народы вопиют: доколь?

Твои народы с севера и юга.

Иль ты ещё не утолён? Позволь

Сынам земли не убивать друг друга!

 

Не ты ль разбил скрижальные слова,

Готовя землю для иного сева?

И вот опять, опять ты – Иегова,

Кровавый Бог отмщения и гнева!

 

Ты розлил дым и пламя по морям,

Водою алою одел ты сушу.

Ты губишь плоть... Но, Боже, матерям –

Твоё оружие проходит душу!

 

Ужели не довольно было Той,

Что под крестом тогда стояла, рано?

Нет, не для нас, но для Неё, Одной,

Железо вынь из материнской раны!

 

О, прикоснись к дымнобагровой мгле

Не древнею грозою, а – Любовью.

Отец, Отец! Склонись к Твоей земле:

Она пропитана Сыновней кровью.

Алмаз

 

Д. В. Философову

 

Вечер был ясный, предвесенний, холодный,

зеленая небесная высота - тиха.

И был тот вечер - Господу неугодный,

была годовщина нашего невольного греха.

 

В этот вечер, будто стеклянный - звонкий,

на воспоминание и боль мы осуждены.

И глянул из-за угла месяц тонкий

нам в глаза с нехорошей, с левой стороны.

 

В этот вечер, в этот вечер веселый,

смеялся месяц, узкий, как золотая нить.

Люди вынесли гроб, белый, тяжелый,

и на дроги с усилием старались положить.

 

Мы думали о том, что есть у нас брат - Иуда,

что предал он на грех, на кровь - не нас...

Но не страшен нам вечер; мы ждем чуда, 

ибо сердце у нас острое, как алмаз.

 

29. 3. 1902

Апельсинные цветы

 

H. B–t

 

О, берегитесь, убегайте

От жизни легкой пустоты.

И прах земной не принимайте

   За апельсинные цветы.

 

Под серым небом Таормины

Среди глубин некрасоты

На миг припомнились единый

   Мне апельсинные цветы.

 

Поверьте, встречи нет случайной, –

Как мало их средь суеты!

И наша встреча дышит тайной,

   Как апельсинные цветы.

 

Вы счастья ищете напрасно,

О, вы боитесь высоты!

А счастье может быть прекрасно,

   Как апельсинные цветы.

 

Любите смелость нежеланья,

Любите радости молчанья,

   Неисполнимые мечты,

Любите тайну нашей встречи,

И все несказанные речи,

   И апельсинные цветы.

 

1897

Баллада

 

Сырые проходы

Под светлым Днепром,

Старинные своды,

Поросшие мхом.

 

В глубокой пещере

Горит огонек,

На кованой двери

Тяжелый замок.

 

И капли, как слезы,

На сводах дрожат.

Затворника грезы

Ночные томят.

 

Давно уж не спится...

Лампаду зажег,

Хотел он молиться,

Молиться не мог.

 

- Ты видишь, Спаситель,

Измучился я,

Открой мне, Учитель,

Где правда твоя!

 

Посты и вериги

Не Божий завет,

Христос, в Твоей книге

Прощенье и свет.

 

Я помню: в оконце

Взглянул я на сад;

Там милое солнце,-

Я солнцу был рад.

 

Там в зарослях темных

Меня не найдут,

Там птичек бездомных

Зеленый приют.

 

Там плачут сирени

От утренних рос,

Колеблются тени

Прозрачных берез.

 

Там чайки мелькают

По вольной реке,

И дети играют

На влажном песке.

 

Я счастлив, как дети,

И понял я вновь,

Что в Божьем завете

Простая любовь.

 

Темно в моей келье...

Измучился я,

А жизнь,- и веселье,

И правда Твоя,-

 

Не в пыльных страницах,

Не в тусклых свечах,

А в небе, и птицах,

И звездных лучах.

 

С любовью, о Боже,

Взглянул я на все:

Ведь это - дороже,

Ведь это - Твое!

Без оправданья

 

М.Г[орько]му

 

Нет, никогда не примирюсь.

   Верны мои проклятья.

Я не прощу, я не сорвусь

   В железные объятья.

 

Как все, пойду, умру, убью,

   Как все — себя разрушу,

Но оправданием — свою

   Не запятнаю душу.

 

В последний час, во тьме, в огне,

   Пусть сердце не забудет:

Нет оправдания войне!

   И никогда не будет.

 

И если это Божья длань —

   Кровавая дорога —

Мой дух пойдет и с Ним на брань,

   Восстанет и на Бога.

 

Апрель 1916, Санкт–Петербург

Белая одежда

 

Побеждающему Я дам белые одежды.

(Апокалипсис)

 

Он испытует — отдалением,
Я принимаю испытание.
Я принимаю со смирением
Его любовь, — Его молчание.

 

И чем мольба моя безгласнее —
Тем неотступней, непрерывнее,
И ожидание — прекраснее,
Союз грядущий — неразрывнее.

 

Времен и сроков я не ведаю,
В Его руке Его создание…
Но победить — Его победою —
Хочу последнее страдание.

 

И отдаю я душу смелую
Мое страданье Сотворившему.
Сказал Господь: «Одежду белую
Я посылаю — победившему».

Бессилье

 

Смотрю на море жадными очами,

К земле прикованный, на берегу...

Стою над пропастью – над небесами, –

И улететь к лазури не могу.

 

Не ведаю, восстать иль покориться,

Нет смелости ни умереть, ни жить...

Мне близок Бог – но не могу молиться,

Хочу любви – и не могу любить.

 

Я к солнцу, к солнцу руки простираю

И вижу полог бледных облаков...

Мне кажется, что истину я знаю –

И только для нее не знаю слов.

 

1894

Благая весть

 

Дышит тихая весна,

Дышит светами приветными...

Я сидела у окна

За шерстями разноцветными.

 

Подбирала к цвету цвет,

Кисти яркие вязала я...

Был мне весел мой обет:

В храм святой завеса алая.

 

И уста мои твердят

Богу Сил мольбы привычные...

В солнце утреннем горят

Стены горницы кирпичные...

 

Тихо, тихо. Вдруг в окне,

За окном,- мелькнуло белое...

Сердце дрогнуло во мне,

Сердце девичье, несмелое...

 

Но вошел... И не боюсь,

Не боюсь я Светлоликого.

Он как брат мой... Поклонюсь

Брату, вестнику Великого.

 

Белый дал он мне цветок...

Не судила я, не мерила,

Но вошел он на порог,

Но сказал,- и я поверила.

 

Воля Господа - моя.

Будь же, как Ему угоднее...

Хочет Он - хочу и я. 

Пусть войдет Любовь Господняя...

 

Март 1904 СПБ

Богиня

 

Что мне делать с тайной лунной?

С тайной неба бледно-синей,

С этой музыкой бесструнной,

Со сверкающей пустыней?

Я гляжу в нее - мне мало,

Я люблю - мне не довольно...

Лунный луч язвит, как жало,-

Остро, холодно и больно.

Я в лучах блестяще-властных

Умираю от бессилья...

 

Ах, когда б из нитей ясных

Мог соткать я крылья, крылья!

О, Астарта! Я прославлю

Власть твою без лицемерья,

Дай мне крылья! Я расправлю

Их сияющие перья,

В сине-пламенное море

Кинусь в жадном изумленьи,

Задохнусь в его просторе, 

Утону в его забвеньи...

 

1902

Божья тварь

 

За Дьявола Тебя молю,

Господь! И он - Твое созданье.

Я Дьявола за то люблю,

Что вижу в нем - мое страданье.

 

Борясь и мучаясь, он сеть

Свою заботливо сплетает...

И не могу я не жалеть

Того, кто, как и я,- страдает.

 

Когда восстанет наша плоть

В Твоем суде, для воздаянья,

О, отпусти ему, Господь, 

Его безумство — за страданье.

 

1902

Боль

 

«Красным углем тьму черчу,

Колким жалом плоть лижу,

Туго, туго жгут кручу,

Гну, ломаю и вяжу.

 

   Шнурочком ссучу,

   Стяну и смочу.

   Игрой разбужу,

   Иглой пронижу.

 

И я такая добрая,

Влюблюсь – так присосусь.

Как ласковая кобра я,

Ласкаясь, обовьюсь.

 

   И опять сожму, сомну,

   Винт медлительно ввинчу,

   Буду грызть, пока хочу.

   Я верна – не обману.

 

Ты устал – я отдохну,

Отойду и подожду.

Я верна, любовь верну,

Я опять к тебе приду,

Я играть с тобой хочу,

Красным углем зачерчу...»

 

1906

Боятся

 

Щетинятся сталью, трясясь от страха,

Залезли за пушки, примкнули штык,

Но бегает глаз под серой папахой,

Из чёрного рта – истошный рык...

Присел, но взгудел, отпрянул кошкой...

А любо! Густа темь на дворе!

Скользнули пальцы, ища застёжку,

По смуглым пятнам на кобуре...

Револьвер, пушка, ручная граната ль, –

Добру своему ты господин.

Иди, выходи же, заячья падаль!

Ведь я безоружен! Я один!

Да крепче винти, завинчивай гайки.

Нацелься... Жутко? Дрожит рука?

Мне пуля – на миг... А тебе нагайки,

Тебе хлысты мои – на века!

* * *

 

Брат Иероним! Я умираю...

Всех позови! Хочу при всех

Поведать то, что ныне знаю,

Открыть мой злой, тяжёлый грех.

 

О, я не ведал, что нарушу,

Господь, веления Твои!

Ты дал мне пламенную душу

И сердце, полное Любви.

 

И долго, смелый, чуждый страха,

Тебе покорный, – я любил.

Увы, я слаб! Я прах от праха!

И Враг – Твой Враг – меня смутил.

 

Презрел я тайные заветы,

Отверг любовь – ещё любя;

И в ризы длинные одетый

Пришёл сюда, спасать себя.

 

Мне враг шептал: здесь подвиг крестный.

Любовь же – грех и суета.

И я оставил путь мой тесный,

Войдя в широкие врата.

 

Я подвизался неустанно,

Молчал, не спал, не ел, не пил...

О, Долорес! О Донна Анна!

О все, которых я любил!

Брачное кольцо

 

Над темностью лампады незажженной

Я увидал сияющий отсвет.

Последним обнаженьем обнаженной

Моей душе - пределов больше нет.

 

Желанья были мне всего дороже...

Но их, себя, святую боль мою,

Молитвы, упованья,- все, о Боже,

В Твою Любовь с любовью отдаю.

 

И этот час бездонного смиренья

Крылатым пламенем облек меня.

Я властен властью - Твоего веленья,

Одет покровом - Твоего огня.

 

Я к близкому протягиваю руки,

Тебе, Живому, я смотрю в Лицо,

И, в светлости преображенной муки, 

Мне лёгок крест, как брачное кольцо.

 

1905 СПБ

Будет

 

И. И. Манухину

 

Ничто не сбывается.

А я верю.

Везде разрушение,

А я надеюсь.

Все обманывают,

А я люблю.

Кругом несчастие,

Но радость будет.

Близкая радость,

Нездешняя – здесь.

В гостиной

 

Серая комната. Речи не спешные,

Даже не страшные, даже не грешные.

Не умиленные, не оскорбленные,

Мертвые люди, собой утомленные...

Я им подражаю. Никого не люблю. 

Ничего не знаю. Я тихо сплю.

 

Не позднее 1902 года

В черту

 

Он пришел ко мне,- а кто, не знаю,

Очертил вокруг меня кольцо.

Он сказал, что я его не знаю,

Но плащом закрыл себе лицо.

 

Я просил его, чтоб он помедлил,

Отошел, не трогал, подождал.

Если можно, чтоб еще помедлил

И в кольцо меня не замыкал.

 

Удивился Темный: ’Что могу я?’

Засмеялся тихо под плащом.

’Твой же грех обвился,- что могу я?

Твой же грех обвил тебя кольцом’.

 

Уходя, сказал еще: ’Ты жалок!’

Уходя, сникая в пустоту.

’Разорви кольцо, не будь так жалок!

Разорви и вытяни в черту’.

 

Он ушел, но он опять вернется.

Он ушел - и не открыл лица.

Что мне делать, если он вернется? 

Не могу я разорвать кольца.

 

1905

Веселье

 

Блевотина войны – октябрьское веселье!

От этого зловонного вина

Как было омерзительно твое похмелье,

О бедная, о грешная страна!

 

Какому дьяволу, какому псу в угоду,

Каким кошмарным обуянный сном,

Народ, безумствуя, убил свою свободу,

И даже не убил – засек кнутом?

 

Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой.

Смеются пушки, разевая рты...

И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,

Народ, не уважающий святынь.

 

29 октября 1917

Весенний ветер

 

Неудержимый, властный, влажный,

Весельем белым окрылен,

Слепой, безвольный - и отважный,

Он вестник смены, сын Времен.

 

В нем встречных струй борьба и пляска,

И разрезающе остра

Его неистовая ласка,

Его бездумная игра.

 

И оседает онемелый,

Усталый, талый, старый лед.

Люби весенний ветер белый,

Его игру, его полёт...

 

1907

Вечер

 

Июльская гроза, шумя, прошла.

И тучи уплывают полосою.

Лазурь неясная опять светла...

Мы лесом едем, влажною тропою.

 

Спускается на землю бледный мрак.

Сквозь дым небесный виден месяц юный,

И конь все больше замедляет шаг,

И вожжи тонкие, дрожат, как струны.

 

Порою, туч затихнувшую тьму

Вдруг молния безгромная разрежет.

Легко и вольно сердцу моему,

И ветер, пролетая, листья нежит.

 

Колеса не стучат по колеям.

Отяжелев, поникли долу ветки...

А с тихих нив и с поля, к небесам,

Туманный пар плывет, живой и редкий...

 

Как никогда, я чувствую - я твой,

О милая и строгая природа!

Живу в тебе, потом умру с тобой... 

В душе моей покорность ‒ и свобода.

 

1897

Вечерняя заря

 

Я вижу край небес в дали безбрежной

И ясную зарю.

С моей душой, безумной и мятежной,

С душою говорю.

 

И если боль ее земная мучит -

Она должна молчать.

Ее заря небесная научит

Безмолвно умирать.

 

Не забывай Господнего завета,

Душа,- молчи, смирись...

Полна бесстрастья, холода и света

Бледнеющая высь.

 

Повеяло нездешнею прохладой

От медленной зари.

Ни счастия, ни радости - не надо. 

Гори, заря, гори!

 

1897

Вместе

 

Я чту Высокого,

Его завет.

Для одинокого ‒

Победы нет.

Но путь единственный

Душе открыт,

И зов таинственный,

Как клич воинственный,

Звучит, звучит...

Господь прозрение

Нам ныне дал;

Для достижения ‒

Дорогу тесную,

Пусть дерзновенную,

Но неизменную,

Одну, ‒ совместную ‒

Он указал.

 

1902

Водоскат

 

А. А. Блоку

 

Душа моя угрюмая, угрозная,

   Живет в оковах слов.

Я – черная вода, пенноморозная,

   Меж льдяных берегов.

 

Ты с бедной человеческою нежностью

   Не подходи ко мне.

Душа мечтает с вещей безудержностью

   О снеговом огне.

 

И если в мглистости души, в иглистости

   Не видишь своего, –

То от тебя ее кипящей льдистости

   Не нужно ничего.

 

1905

Возьми меня

 

Открой мне, Боже, открой людей!

Они Твои ли, Твое ль созданье,

Иль вражьих плевел произрастанье?

Открой мне, Боже, открой людей!

 

Верни мне силу, отдай любовь.

Отдай ночные мои прозренья,

И трепет крыльев, и озаренья...

Отдай мне, Боже, мою любовь.

 

И в час победы - возьми меня.

Возьми, о, жизни, моей Властитель,

В Твое сиянье, в Твою обитель,

В Твое забвенье возьми меня!

 

1904

Всё кругом

 

Страшное, грубое, липкое, грязное,

Жёстко-тупое, всегда безобразное,

Медленно рвущее, мелко-нечестное,

Скользкое, стыдное, низкое, тесное,

Явно довольное, тайно блудливое,

Плоско-смешное и тошно-трусливое,

Вязко, болотно и тинно застойное,

Рабское, хамское, гнойное, чёрное.

Изредко серое, в сером упорное,

Вечно лежачее, дьявольски косное,

Глупое, сохлое, сонное, злостное,

Трупно холодное, жалко ничтожное,

Непереносное, ложное, ложное!

 

Но жалоб не надо; что радости в плаче?

Мы знаем, мы знаем: всё будет иначе.

 

1904 СПБ

Все она

 

Медный грохот, дымный порох,

Рыжелипкие струи,

Тел ползущих влажный шорох...

Где чужие? где свои?

 

Нет напрасных ожиданий,

Недостигнутых побед,

Но и сбывшихся мечтаний,

Одолении – тоже нет.

 

Все едины, всё едино,

Мы ль, они ли... смерть – одна.

И работает машина,

И жует, жует война...

 

1914

Гибель

 

Близки

кровавые зрачки,

дымящаяся пеной пасть...

Погибнуть? Пасть?

 

     Что – мы?

Вот хруст костей... вот молния сознанья

перед чертою тьмы...

И – перехлест страданья...

 

Что мы! Но – Ты?

Твой образ гибнет... Где Ты?

В сияние одетый,

бессильно смотришь с высоты?

 

Пускай мы тень.

Но тень от Твоего Лица!

Ты вдунул Дух – и вынул?

 

Но мы придем в последний день,

мы спросим в день конца, –

за что Ты нас покинул?

 

4 сентября 1917

Главное, мне понравилось...

 

Главное, мне понравилось, что небо такое просторное и

ничем не загромождено. Если б крыса там бегала, ей некуда

было бы спрятаться, и я бы её непременно поймал. А здесь

выдумали эти амбары да норы... Хорошо тоже, что пустынно.

И небо, хотя видело мое поражение, осталось серьёзным

и не очень меня осуждало, так что я перестал стыдиться,

и оно мне ещё больше понравилось. Я взглянул на рубашку.

Она порвалась на рукаве и казалась очень тусклой перед небом.

Я полежал ещё, потом бодро встал, оправился и опять

взглянул наверх. Ну не поймал крысу, ну изорвал рубашку,

а вот зато у меня теперь есть небо. Оно видело всё ‒

и ничего, осталось как было. Это хорошо, что 

оно теперь у меня есть.

Глухота

 

Часы стучат невнятные,

Нет полной тишины.

Все горести - понятные,

Все радости - скучны.

 

Угроза одиночества,

Свидания обет...

Не верю я в пророчества

Ни счастия, ни бед.

 

Не жду необычайного:

Все просто и мертво.

Ни страшного, ни тайного

Нет в жизни ничего.

 

Везде однообразие,

Мы - дети без Отца,

И близко безобразие

Последнего конца.

 

Но слабости смирения

Я душу не отдам.

Не надо искупления 

Кощунственным словам!

 

1901

* * *

 

Господи, дай увидеть!

Молюсь я в часы ночные.

Дай мне еще увидеть

Родную мою Россию.

 

Как Симеону увидеть

Дал Ты, Господь, Мессию,

Дай мне, дай увидеть

Родную мою Россию.

Грех

 

И мы простим, и Бог простит.

Мы жаждем мести от незнанья.

Но злое дело – воздаянье

Само в себе, таясь, таит.

 

И путь наш чист, и долг наш прост:

Не надо мстить. Не нам отмщенье.

Змея сама, свернувши звенья,

В свой собственный вопьется хвост.

 

Простим и мы, и Бог простит,

Но грех прощения не знает,

Он для себя – себя хранит,

Своею кровью кровь смывает,

Себя вовеки не прощает –

Хоть мы простим, и Бог простит.

 

1938

Гризельда

 

Над озером, высоко,

Где узкое окно,

Гризельды светлоокой

Стучит веретено.

 

В покое отдаленном

И в замке - тишина.

Лишь в озере зеленом

Колышется волна.

 

Гризельда не устанет,

Свивая бледный лен,

Не выдаст, не обманет

Вернейшая из жен.

 

Неслыханные беды

Она перенесла:

Искал над ней победы

Сам Повелитель Зла.

 

Любовною отравой,

И дерзостной игрой,

Манил ее он славой,

Весельем, красотой...

 

Ей были искушенья

Таинственных утех,

Все радости забвенья

И все, чем сладок грех.

 

Но Сатана смирился,

Гризельдой побежден.

И враг людской склонился

Пред лучшею из жен.

 

Чье ныне злое око

Нарушит тишину,

Хоть рыцарь и далеко

Уехал на войну?

 

Ряд мирных утешений

Гризельде предстоит;

Обняв ее колени,

Кудрявый мальчик спит.

 

И в сводчатом покое

Святая тишина.

Их двое, только двое:

Ребенок и она.

 

У ней льняные косы

И бархатный убор.

За озером - утесы

И цепи вольных гор.

 

Гризельда смотрит в воду,

Нежданно смущена,

И мнится, про свободу

Лепечет ей волна,

 

Про волю, дерзновенье,

И поцелуй, и смех...

Лепечет, что смиренье

Есть величайший грех.

 

Прошли былые беды,

О, верная жена!

Но радостью ль победы

Душа твоя полна?

 

Все тише ропот прялки,

Не вьется бледный лен...

О, мир обмана жалкий!

О, добродетель жен!

 

Гризельда победила,

Душа ее светла...

А все ж какая сила

У духа лжи и зла!

 

Увы! Твой муж далеко

И помнит ли жену?

Окно твое высоко,

Душа твоя в плену.

 

И сердце снова жаждет

Таинственных утех...

Зачем оно так страждет,

Зачем так любит грех?

 

О, мудрый Соблазнитель,

Злой Дух, ужели ты -

Непонятый Учитель

Великой красоты?

 

1895

Гроза

 

А. А. Блоку

 

Моей души, в её тревожности,

Не бойся, не жалей.

Две молнии, ‒ две невозможности,

Соприкоснулись в ней.

 

Ищу опасное и властное,

Слиянье всех дорог.

А всё живое и прекрасное

Приходит в краткий срок.

 

И если правда здешней нежности

Не жалость, а любовь, ‒

Всесокрушающей мятежности

Моей не прекословь.

 

Тебя пугают миги вечные...

Уйди, закрой глаза.

В душе скрестились светы встречные,

В моей душе ‒ гроза.

 

1905

Дар

 

Ни о чём я Тебя просить не смею,

всё надобное мне ‒ Ты знаешь сам;

но жизнь мою, ‒ то, что имею, ‒

несу ныне к Твоим ногам.

Тебе Мария умыла ноги,

и Ты её с миром отпустил;

верю, примешь и мой дар убогий,

и меня простишь, как её простил.

 

1901

Два сонета

 

Л. С. Баксту

 

I. Спасение

 

Мы судим, говорим порою так прекрасно,

И мнится – силы нам великие даны.

Мы проповедуем, собой упоены,

И всех зовем к себе решительно и властно.

Увы нам: мы идем дорогою опасной.

Пред скорбию чужой молчать обречены, –

Мы так беспомощны, так жалки и смешны,

Когда помочь другим пытаемся напрасно.

 

Утешит в горести, поможет только тот,

Кто радостен и прост и верит неизменно,

Что жизнь – веселие, что все – благословенно;

Кто любит без тоски и как дитя живет.

Пред силой истинной склоняюсь я смиренно;

Не мы спасаем мир: любовь его спасет.

 

II. Нить

 

Через тропинку в лес, в уютности приветной,

Весельем солнечным и тенью облита,

Нить паутинная, упруга и чиста,

Повисла в небесах; и дрожью незаметной

Колеблет ветер нить, порвать пытаясь тщетно;

Она крепка, тонка, прозрачна и проста.

Разрезана небес живая пустота

Сверкающей чертой – струною многоцветной.

 

Одно неясное привыкли мы ценить.

В запутанных узлах, с какой–то страстью ложной,

Мы ищем тонкости, не веря, что возможно

Величье с простотой в душе соединить.

Но жалко, мертвенно и грубо все, что сложно;

А тонкая душа – проста, как эта нить.

 

1901

Дверь

 

Мы, умные, – безумны,

Мы, гордые, – больны,

Растленной язвой чумной

Мы все заражены.

 

От боли мы безглазы,

А ненависть – как соль,

И ест, и травит язвы,

Ярит слепую боль.

 

О черный бич страданья!

О ненависти зверь!

Пройдем ли – Покаянья

Целительную дверь?

 

Замки ее суровы

И створы тяжелы...

Железные засовы,

Медяные углы...

 

Дай силу не покинуть,

Господь, пути Твои!

Дай силу отодвинуть

Тугие вереи!

 

Февраль 1918

Днем

 

Я ждал полёта и бытия.

Но мёртвый ястреб ‒ душа моя.

Как мёртвый ястреб, лежит в пыли,

Отдавшись тупо во власть земли.

Разбить не может её оков.

Тяжёлый холод ‒ земной покров.

Тяжёлый холод в душе моей,

К земле я никну, сливаюсь с ней.

И оба мёртвы ‒ она и я.

Убитый ястреб ‒ душа моя.

 

1904

Дни

 

Все дни изломаны, как преступлением,

Седого Времени заржавел ход.

И тело сковано оцепенением,

И сердце сдавлено, и кровь – как лёд.

 

Но знаю молнии: всё изменяется...

Во сне пророческом иль наяву?

Копьё Архангела меня касается

Ожогом пламенным – и я живу.

 

Пусть на мгновение, – на полмгновения,

Одним касанием растоплен лёд...

Я верю в счастие освобождения,

В Любовь, прощение, в огонь – в полёт!

До дна

 

Тебя приветствую, моё поражение,

тебя и победу я люблю равно;

на дне моей гордости лежит смирение,

и радость, и боль ‒ всегда одно.

 

Над водами, стихнувшими в безмятежности

вечера ясного, ‒ всё бродит туман;

в последней жестокости ‒ есть бездонность нежности,

и в Божией правде ‒ Божий обман.

 

Люблю я отчаяние мое безмерное,

нам радость в последней капле дана.

И только одно здесь я знаю верное:

надо всякую чашу пить ‒ до дна.

 

1901

Довольно

 

С. П. К-ву

 

Мы долго ей, царице самозванной,

Курили фимиам.

Ещё струится дым благоуханный,

Ещё мерцает храм.

 

Но крылья острые Времён пронзили,

Разбили тайну тьмы.

Мы поняли, прозрев, кому служили, ‒

И содрогнулись мы.

 

Сладка была нам воля Самозванки,

Пред нею сладко пасть...

Мы не царице отдали ‒ служанке

Бессмысленную власть.

 

Довольно! С опозоренного трона

Столкнем её во прах.

Дрожи, закройся складками хитона,

Лежи на ступенях.

 

Лежи, смирись ‒ и будешь между нами,

Мы не отгоним прочь.

Лежи на ступенях, служи при храме,

Но храма не порочь.

 

Ты всё равно не перейдёшь отныне

Заветную черту.

Мы, сильные, свергаем власть рабыни,

Свергаем ‒ Красоту.

 

1909

Дождичек

 

О, весёлый дождь осенний,

Вечный ‒ завтра и вчера!

Все беспечней, совершенней

Однозвучная игра.

 

Тучны, грязны и слезливы,

Оседают небеса.

Веселы и шепотливы

Дождевые голоса.

 

О гниеньи, разложеньи

Все твердят ‒ не устают,

О всеобщем разрушеньи,

Умирании поют.

 

О болезни одинокой,

О позоре и скорбях

Жизни нашей темноокой,

Где один властитель ‒ Страх.

 

И, пророчествам внимая,

Тупо, медленно живу,

Равнодушно ожидая

Их свершенья наяву.

 

Помню, было слово: крылья...

Или брежу? Все равно!

Без борьбы и без усилья

Опускаюсь я на дно.

 

1904

* * *

 

Долго в полдень вчера я сидел у пруда.

Я смотрел, как дремала лениво,

Как лениво спала голубая вода

Над склонённой, печальною ивой.

А кругом далеко – тишина, тишина,

Лишь звенят над осокой стрекозы;

Неподвижная глубь и тиха, и ясна,

И душисты весенние розы.

Но за пыльной оливой, за кущами роз,

Там, где ветер шумит на просторе,

Меж ветвями капризных, стыдливых мимоз

Море видно, безбрежное море!..

Всё полудня лучами залито, дрожит,

И дрожит, и смеётся, сверкая,

И бросает волна на прибрежный гранит

Серебристую пену, играя.

Что-то манит туда, в неизвестную даль,

Манит шум синих волн бесконечный...

Океану неведома наша печаль,

Он – счастливый, спокойный и вечный.

Но... блеснувшая в сумерках робко звезда,

Темных вязов густая аллея

И глубокие, тихие воды пруда

Утомлённому сердцу милее...

Дома

 

Зелёные, лиловые,

Серебряные, алые...

Друзья мои суровые,

Цветы мои усталые...

 

Вы ‒ дни мои напрасные,

Часы мои несмелые,

О, жёлтые и красные,

Лиловые и белые!

 

Затихшие и чёрные,

Склонённые и ждущие...

Жестокие, покорные,

Молчаньем Смерть зовущие... ‒

 

Зовут, неумолимые,

И зов их все победнее...

Цветы мои, цветы мои,

Друзья мои последние!

 

1908

Париж

Другой христианин

 

Никто меня не поймёт ‒

и не должен никто понять.

Мне душу страдание жжёт,

И радость мешает страдать.

 

Тяжёлые слёзы свечей

и шелест чуть слышных слов...

В сияньи лампадных лучей

поникшие стебли цветов,

 

рассвет несветлого дня, ‒

всё ‒ тайны последней залог...

И, тайну мою храня,

один я иду за порог.

 

Со мною меч ‒ мой оплот,

я крепко держу рукоять...

Никто меня не поймёт ‒ 

и не должен никто понять.

 

1901

Дьяволёнок

 

Мне повстречался дьяволёнок,

Худой и щуплый ‒ как комар.

Он телом был совсем ребёнок,

Лицом же дик: остёр и стар.

 

Шёл дождь... Дрожит, темнеет тело,

Намокла всклоченная шерсть...

И я подумал: эко дело!

Ведь тоже мёрзнет. Тоже персть.

 

Твердят: любовь, любовь! Не знаю.

Не слышно что–то. Не видал.

Вот жалость... Жалость понимаю.

И дьяволёнка я поймал.

 

Пойдем, детёныш! Хочешь греться?

Не бойся, шёрстку не ерошь.

Что тут на улице тереться?

Дам детке сахару... Пойдёшь?

 

А он вдруг эдак сочно, зычно,

Мужским, ласкающим баском

(Признаться – даже неприлично

И жутко было это в нем) –

 

Пророкотал: «Что сахар? Глупо.

Я, сладкий, сахару не ем.

Давай телятинки да супа...

Уж я пойду к тебе – совсем».

 

Он разозлил меня бахвальством...

А я хотел ещё помочь!

Да ну тебя с твоим нахальством!

И не спеша пошёл я прочь.

 

Но он заморщился и тонко

Захрюкал... Смотрит, как больной...

Опять мне жаль... И дьяволёнка

Тащу, трудясь, к себе домой.

 

Смотрю при лампе: дохлый, гадкий,

Не то дитя, не то старик.

И всё твердит: «Я сладкий, сладкий...»

Оставил я его. Привык.

 

И даже как–то с дьяволёнком

Совсем сжился я наконец.

Он в полдень прыгает козлёнком,

Под вечер – тёмен, как мертвец.

 

То ходит гоголем–мужчиной,

То вьётся бабой вкруг меня,

А если дождик – пахнет псиной

И шерстку лижет у огня.

 

Я прежде всем себя тревожил:

Хотел того, мечтал о том...

А с ним мой дом... не то, что ожил,

Но затянулся, как пушком.

 

Безрадостно–благополучно,

И нежно–сонно, и темно...

Мне с дьяволенком сладко–скучно...

Дитя, старик, – не все ль равно?

 

Такой смешной он, мягкий, хлипкий,

Как разлагающийся гриб.

Такой он цепкий, сладкий, липкий,

Все липнул, липнул – и прилип.

 

И оба стали мы – едины.

Уж я не с ним – я в нём, я в нём!

Я сам в ненастье пахну псиной

И шерсть лижу перед огнём...

 

Декабрь 1906, Париж

Ей в Торран

 

           1

 

Я не безвольно, не бесцельно

Хранил лиловый мой цветок,

Принес его длинностебельный

И положил у милых ног.

 

А ты не хочешь... Ты не рада...

Напрасно взгляд я твой ловлю.

Но пусть! Не хочешь, и не надо:

Я все равно тебя люблю.

 

           2

Новый цветок я найду в лесу,

В твою неответность не верю, не верю.

Новый, лиловый я принесу

В дом твой прозрачный, с узкою дверью.

 

Но стало мне страшно там, у ручья,

Вздымился туман из ущелья, стылый...

Только шипя проползла змея,

И я не нашел цветка для милой.

 

           3

 

В желтом закате ты – как свеча.

Опять я стою пред тобой бессловно.

Падают светлые складки плаща

К ногам любимой так нежно и ровно.

 

Детская радость твоя кротка,

Ты и без слов сама угадаешь,

Что приношу я вместо цветка,

И ты угадала, ты принимаешь.

 

1928, Торран

Если

 

Если ты не любишь снег,

Если в снеге нет огня, ‒

Ты не любишь и меня,

Если ты не любишь снег.

 

Если ты не то, что я, ‒

Не увидим мы Лицо,

Не сомкнёт Он нас в кольцо,

Если ты не то, что я.

 

Если я не то, что ты, ‒

В пар взлечу я без следа,

Как шумливая вода,

Если я не то, что ты.

 

Если мы не будем в Нём,

Вместе, свитые в одно,

В цепь одну, звено в звено,

Если мы не будем в Нём, ‒

 

Значит, рано, не дано,

Значит, нам ‒ не суждено,

Просияв Его огнём,

На земле воскреснуть в Нём...

 

1905

Женское «Нету»

 

Где гниёт седеющая ива,

где был и ныне высох ручеёк,

девочка, на краю обрыва,

плачет, свивая венок.

 

Девочка, кто тебя обидел?

скажи мне: и я, как ты, одинок.

(Втайне я девочку ненавидел,

не понимал, зачем ей венок.)

 

Она испугалась, что я увидел,

прошептала странный ответ:

меня Сотворивший меня обидел,

я плачу оттого, что меня нет.

 

Плачу, венок мои жалкий сплетая,

и не тёпел мне солнца свет.

Зачем ты подходишь ко мне, зная,

что меня не будет ‒ и теперь нет?

 

Я подумал: это святая

или безумная. Спасти, спасти!

Ту, что плачет, венок сплетая,

взять, полюбить и с собой увести...

 

‒ О, зачем ты меня тревожишь?

мне твоего не дано пути.

Ты для меня ничего не можешь:

того, кого нет, ‒ нельзя спасти.

 

Ты душу за меня положишь, ‒

а я останусь венок свои вить.

Ну скажи, что же ты можешь?

это Бог не дал мне ‒ быть.

 

Не подходи к обрыву, к краю...

Хочешь убить меня; хочешь любить?

я ни смерти, ни любви не понимаю,

дай мне венок мой, плача, вить.

 

Зачем я плачу ‒ тоже не знаю...

высох ‒ но он был, ручеёк...

Не подходи к страшному краю:

моё бытие ‒ плача, вить венок.

 

1907

Париж

Журавли

 

Ал. Меньшову

 

Там теперь над проталиной вешнею

Громко кричат грачи,

И лаской полны нездешнею

Робкой весны лучи...

 

Протянулись сквозистые нити...

Точно вестники тайных событий

  С неба на землю сошли.

Какою мерою печаль измерить?

О дай мне, о дай мне верить

  В правду моей земли!

 

Там под ризою льдяной, кроткою

Слышно дыханье рек.

Там теперь под берёзкой чёткою

Слабее талый снег...

 

Не туда ль, по тверди глубинной,

Не туда ль, вереницею длинной,

  Летят, стеня, журавли?

Какою мерою порыв измерить?

О дай мне, о дай мне верить

  В счастье моей земли!

 

И я слышу, как лёд разбивается,

Властно поёт поток,

На ожившей земле распускается

Солнечно-алый цветок...

 

Напророчили вещие птицы:

Отмерцали ночные зарницы, ‒

  Солнце встаёт вдали...

Какою мерою любовь измерить?

О дай мне, о дай мне верить

  В силу моей земли!

 

Март 1908

Париж

За что?

 

Качаются на луне

Пальмовые перья.

Жить хорошо ли мне,

Как живу теперь я?

 

Ниткой золотой светляки

Пролетают, мигая.

Как чаша, полна тоски

Душа – до самого края.

 

Морские дали – поля

Бледно–серебряных лилий...

Родная моя земля,

За что тебя погубили?

 

1936

Закат

 

Освещена последняя сосна.

Под нею темный кряж пушится.

Сейчас погаснет и она.

День конченый – не повторится.

 

День кончился. Что было в нем?

Не знаю, пролетел, как птица.

Он был обыкновенным днем,

А все–таки – не повторится.

 

Июль–Август 1928, Thorrenc, Chateau des 4 Jours

Заклинанье

 

Расточитесь, духи непослушные,

Разомкнитесь, узы непокорные,

Распадитесь, подземелья душные,

Лягте, вихри, жадные и черные.

 

Тайна есть великая, запретная.

Есть обеты – их нельзя развязывать.

Человеческая кровь – заветная:

Солнцу кровь не ведено показывать.

 

Разломись оно, проклятьем цельное!

Разлетайся, туча исступленная!

 

Бейся, сердце, каждое – отдельное,

Воскресай, душа освобожденная!

 

Декабрь 1905

Зелёное, жёлтое и голубое

 

Я горестно измучен.

Я слаб и безответен.

О, мир так разнозвучен!

Так грубо разносветен!

 

На спрошенное тайно ‒

Обидные ответы...

Все смешано ‒ случайно,

Слова, цвета и светы.

 

Лампада мне понятна,

Зелёная лампада.

Но лампы жёлтой пятна

Её лучам ‒ преграда.

 

И, голубея, окна

В рассветном льду застыли...

Сплелись лучи‒- в волокна

Неясно-бурой пыли.

 

И люди, зло и разно,

Сливаются, как пятна:

Безумно-безобразно

И грубо-непонятно.

 

1903

Земле

 

В рассветный вечер окно открою

Навстречу росам и ветру мглистому.

Моё Страданье, вдвоём с тобою

Молиться будем рассвету чистому.

 

Я знаю: сила и созиданье

В последней тайне, ‒ в её раскрытии.

Теперь мы двое, моё Страданье,

Но будем Два мы, ‒ в одном совитии.

 

И с новым ликом, без рабства счастью,

В лучах страданья, в тени влюблённости,

К рассветным росам пойдём со властью,

Разбудим росы от смертной сонности.

 

Сойдём туманом, весёлым дымом,

Прольёмся в небе зарёю алою,

Зажжём желаньем неутолимым

Больную землю, сестру усталую...

 

Нет, не к сестре мы ‒ к Земле-Невесте

Пойдём с дарами всесильной ясности.

И если нужно ‒ сгорим с ней вместе,

Сгорим мы трое в огне всестрастности.

 

1905

Земля

 

Минута бессилья...

Минута раздумия...

И сломлены крылья

Святого безумия.

 

Стою над могилой,

Где спит дерзновение...

О, всё это было ‒

Веселье, волнение,

 

И радость во взоре

Молитвенно-чистая,

Весенние зори,

Сирень восьмилистая...

 

Ужель это было?

Какое обманное!

Стою над могилой

С надеждою странною...

 

Под пылью и прахом

Ищу я движения,

С молитвой, со страхом

Я жду ‒ воскресения...

 

Но ждать всё страшнее...

Стою без защиты я...

Смеётся, чернея, .

Могила открытая;

 

Я требую чуда

Душою всесильною...

Но веет оттуда -

Землёю могильною...

 

1902

Земля

 

Пустынный шар в пустой пустыне,

Как Дьявола раздумие...

Висел всегда, висит поныне...

Безумие! Безумие!

 

Единый миг застыл – и длится,

Как вечное раскаянье...

Нельзя ни плакать, ни молиться...

Отчаянье! Отчаянье!

 

Пугает кто-то мукой ада,

Потом сулит спасение...

Ни лжи, ни истины не надо...

Забвение! Забвение!

Сомкни плотней пустые очи

И тлей скорей, мертвец.

Нет утр, нет дней, есть только ночи...

Конец.

Зеркала

 

А вы никогда не видали?

В саду или в парке – не знаю,

Везде зеркала сверкали.

Внизу, на поляне, с краю,

Вверху, на березе, на ели.

Где прыгали мягкие белки,

Где гнулись мохнатые ветки, –

Везде зеркала блестели.

И в верхнем – качались травы,

А в нижнем – туча бежала...

Но каждое было лукаво,

Земли иль небес ему мало, –

Друг друга они повторяли,

Друг друга они отражали...

И в каждом – зари розовенье

Сливалось с зеленостью травной;

И были, в зеркальном мгновеньи,

Земное и горнее – равны.

 

1936

Игра

 

Совсем не плох и спуск с горы:

Кто бури знал, тот мудрость ценит.

Лишь одного мне жаль: игры...

Ее и мудрость не заменит.

 

Игра загадочней всего

И бескорыстнее на свете.

Она всегда – ни для чего,

Как ни над чем смеются дети.

 

Котенок возится с клубком,

Играет море в постоянство...

И всякий ведал – за рулем –

Игру бездумную с пространством.

 

Играет с рифмами поэт,

И пена – по краям бокала...

А здесь, на спуске, разве след –

След от игры остался малый.

Иди за мной

 

Полуувядших лилий аромат

Мои мечтанья лёгкие туманит.

Мне лилии о смерти говорят,

О времени, когда меня не станет.

 

Мир ‒ успокоенной душе моей.

Ничто её не радует, не ранит.

Не забывай моих последних дней,

Пойми меня, когда меня не станет.

 

Я знаю, друг, дорога не длинна,

И скоро тело бедное устанет.

Но ведаю: любовь, как смерть, сильна.

Люби меня, когда меня не станет.

 

Мне чудится таинственный обет...

И, ведаю, он сердца не обманет, ‒

Забвения тебе в разлуке нет!

Иди за мной, когда меня не станет.

 

1895

Идущий мимо

 

У каждого, кто встретится случайно

Хотя бы раз – и сгинет навсегда,

Своя история, своя живая тайна,

Свои счастливые и скорбные года.

 

Какой бы ни был он, прошедший мимо,

Его наверно любит кто–нибудь...

И он не брошен: с высоты, незримо,

За ним следят, пока не кончен путь.

 

Как Бог, хотел бы знать я все о каждом,

Чужое сердце видеть, как свое,

Водой бессмертья утолить их жажду –

И возвращать иных в небытие.

 

1924

Иметь

 

Вас. Успенскому

 

В зеленом шуме листьев вешних,

В зеленом шорохе волны,

Я вечно жду цветов нездешних

Еще несознанной весны.

 

А Враг так близко в час томленья

И шепчет: «Слаще – умереть...»

Душа, беги от искушенья,

Умей желать, – умей иметь.

 

И если детски плачу ночью

И слабым сердцем устаю –

Не потеряю к беспорочью

Дорогу верную мою.

 

Пусть круче всход – белей ступени.

Хочу дойти, хочу узнать,

Чтоб там, обняв Его колени,

И умирать – и воскресать.

 

1905

Имя

 

Безумные годы совьются во прах,

   Утонут в забвенье и дыме.

И только одно сохранится в веках

   Святое и гордое имя.

 

Твое, возлюбивший до смерти, твое,

   Страданьем и честью венчанный,

Проколет, прорежет его острие

   Багровые наши туманы.

 

От смрада клевет – не угаснет огонь,

   И лавр на челе не увянет.

Георгий, Георгий! Где верный твой конь?

   Георгий святой не обманет.

 

Он близко! Вот хруст перепончатых крыл

   И брюхо разверстое Змия...

Дрожи, чтоб Святой и тебе не отметил

   Твое блудодейство, Россия!

 

Апрель 1918

Истина или счастье?

 

В. К.

 

Вам страшно за меня ‒ а мне за вас.

Но разный страх мы разумеем.

Пусть схожие мечтания у нас, ‒

Мы разной жалостью жалеем.

 

Вам жаль «по-человечески» меня.

Так зол и тяжек путь исканий!

И мне дороги тихой, без огня

Желали б вы, боясь страданий.

 

Но вас ‒ «по-Божьему» жалею я.

Кого люблю - люблю для Бога.

И будет тем светлей душа моя,

Чем ваша огненней дорога.

 

Я тихой пристани для вас боюсь,

Уединенья знаю власть я;

И не о счастии для вас молюсь ‒

О том молюсь, что выше счастья.

 

1902

К Ней

 

О, почему Тебя любить

Мне суждено неодолимо?

Ты снишься мне иль, может быть,

Проходишь где-то близко, мимо,

 

И шаг Твой дымный я ловлю,

Слежу глухие приближенья...

Я холод риз Твоих люблю,

Но трепещу прикосновенья.

 

Теряет бледные листы

Мой сад, Тобой заворожённый...

В моём саду проходишь Ты, ‒

И я тоскую, как влюблённый.

 

Яви же грозное лицо!

Пусть разорвётся дым покрова!

Хочу, боюсь ‒ и жду я зова...

Войди ко мне. Сомкни кольцо.

 

1905

К пруду

 

Не осуждай меня, пойми:

Я не хочу тебя обидеть,

Но слишком больно ненавидеть, –

Я не умею жить с людьми.

 

И знаю, с ними – задохнусь.

Я весь иной, я чуждой веры.

Их ласки жалки, ссоры серы...

Пусти меня! Я их боюсь.

 

Не знаю сам, куда пойду.

Они везде, их слишком много...

Спущусь тропинкою отлогой

К давно затихшему пруду.

 

Они и тут – но отвернусь,

Следов их наблюдать не стану,

Пускай обман – я рад обману...

Уединенью предаюсь.

 

Вода прозрачнее стекла

Над ней и в ней кусты рябины.

Вдыхаю запах бледной тины...

Вода немая умерла.

 

И неподвижен тихий пруд...

Но тишине не доверяю,

И вновь душа трепещет, – знаю,

Они меня и здесь найдут.

 

И слышу, кто–то шепчет мне:

«Скорей, скорей! Уединенье,

Забвение, освобожденье –

Лишь там... внизу... на дне... на дне...»

 

1895

Как все

 

Не хочу, ничего не хочу,

Принимаю всё так, как есть.

Изменять ничего не хочу.

Я дышу, я живу, я молчу.

 

Принимаю и то, чему быть.

Принимаю болезнь и смерть.

Да исполнится всё, чему быть!

Не хочу ни ломать, ни творить.

 

И к чему оно всё ‒ Бог весть!

Но да будет всё так, как есть.

Нерушимы земля и твердь.

Неизменны и жизнь, и смерть.

 

1901

Как он

 

Георгию Адамовичу

 

Преодолеть без утешенья,

Всё пережить и всё принять.

И в сердце даже на забвенье

Надежды тайной не питать, –

 

Но быть, как этот купол синий,

Как он, высокий и простой,

Склоняться любящей пустыней

Над нераскаянной землёй.

Как прежде

 

Твоя печальная звезда

Недолго радостью была мне:

Чуть просверкнула, – и туда,

На землю, – пала тёмным камнем.

Твоя печальная душа

Любить улыбку не посмела

И, от меня уйти спеша,

Покровы чёрные надела.

Но я навек с твоей судьбой

Связал мою – в одной надежде.

Где б ни была ты – я с тобой,

И я люблю тебя, как прежде.

Камень

 

Камень тела давит дух,

Крылья белые, шелестящие,

Думы лёгкие и творящие...

Давит камень тела ‒ дух.

 

Камень тела душит плоть,

Радость детскую, с тайной свитую,

Ласку быструю и открытую...

Душит камень тела ‒ плоть.

 

Камню к камню нет путей.

Мы в одной земле ‒ погребённые,

И собой в себе ‒ разделённые...

Нам друг к другу нет путей.

 

1907

Качание

 

Всё «Я» моё, как маятник, качается,

и длинен, длинен размах.

Качается, скользит, перемежается –

то надежда – то страх.

 

От знания, незнания, мерцания

умирает моя плоть.

Безумного качания страдание

ты ль осудишь, Господь?

 

Прерви его, и зыбкое мучение

останови! останови!

Но только не на ужасе падения,

а на взлёте – на Любви!

Ключ

 

Струись,

     Струись,

Холодный ключ осенний.

     Молись,

     Молись,

И веруй неизменней.

     Молись,

     Молись,

Молитвой неугодной.

     Струись,

     Струись,

Осенний ключ холодный...

 

Сентябрь 1921, Висбаден

Колодцы

 

Слова, рождённые страданьем,

Душе нужны, душе нужны.

Я не отдам себя молчаньям,

Слова как знаки нам даны.

Но сторожит молчаний демон

Колодцы чёрные свои.

Иду – и знаю: страшен тем он,

Кто пил от горестной струи.

Слова в душе – ножи и копья…

Но воплощённые, в устах –

Они как тающие хлопья,

Как снежный дым, как дымный прах.

Ты лёт мгновенный их не встретил,

Бессильный зов не услыхал,

Едва рождённым – не ответил,

Детей, детей не удержал!

Молчанье хитрое смеётся:

Они мои, они во мне,

Пускай умрут в моём колодце,

На самом дне, на самом дне…

О друг последний мой! Кому же,

Кому сказать? Куда идти?

Пути всё уже, уже, уже…

Смотри: кончаются пути.

Конец

 

Огонь под золою дышал незаметней,

Последняя искра, дрожа, угасала,

На небе весеннем заря догорала,

И был пред тобою я всё безответней,

Я слушал без слов, как любовь умирала.

 

Я ведал душой, навсегда покорённой,

Что слов я твоих не постигну случайных,

Как ты не поймёшь моих радостей тайных,

И, чуждая вечно всему, что бездонно,

Зари в небесах не увидишь бескрайных.

 

Мне было не грустно, мне было не больно,

Я думал о том, как ты много хотела,

И мало свершила, и мало посмела;

Я думал о том, как в душе моей вольно,

О том, что заря в небесах ‒ догорела...

 

1901

Коростель

 

А. К.

 

«Горяча моя постель...

Думка белая измята...

Где-то плачет коростель,

Ночь дневная пахнет мятой.

 

Утомлённая луна

Закатилась за сирени...

Кто-то бродит у окна,

Чьи-то жалобные тени.

 

Не меня ‒ её, её

Любит он! Но не ревную,

Счастье ведаю моё

И, страдая, ‒ торжествую.

 

Шорох, шёпот я ловлю...

Обнял он её, голубит...

Я одна ‒ но я люблю!

Он ‒ лишь думает, что любит.

 

Нет любви для двух сердец.

Там, где двое, ‒ разрушенье.

Где начало ‒ там конец.

Где слова ‒ там отреченье.

 

Посветлеет дым ночной,

Встанет солнце над сиренью,

Он уйдёт к любви иной...

Было тенью ‒ будет тенью...

 

Горяча моя постель,

Светел дух мой окрылённый...

Плачет нежный коростель,

Одинокий и влюблённый».

 

1904

Костёр

 

Живые взоры я встречаю...

Огня, огня! Костёр готов.

Я к ближним руки простираю,

Я жду движенья, знака, слов...

 

С какою радостною мукой

В очах людей ловлю я свет!

Но говорю... и дышит скукой

Их утомительный ответ.

 

Я отступаю, безоружный,

И длю я праздный разговор,

И лью я воду на ненужный,

На мой безогненный костёр.

 

О, как понять, что это значит?

Кого осудим ‒ их? меня?

Душа обманутая плачет...

Костёр готов ‒ и нет огня.

 

1902

Крик

 

Изнемогаю от усталости,

   Душа изранена, в крови...

Ужели нет над нами жалости,

   Ужель над нами нет любви?

 

Мы исполняем волю строгую,

   Как тени, тихо, без следа,

Неумолимою дорогою

   Идем – неведомо куда.

 

И ноша жизни, ноша крестная.

   Чем далее, тем тяжелей...

И ждет кончина неизвестная

   У вечно запертых дверей.

 

Без ропота, без удивления

   Мы делаем, что хочет Бог.

Он создал нас без вдохновения

   И полюбить, создав, не мог.

 

Мы падаем, толпа бессильная,

   Бессильно веря в чудеса,

А сверху, как плита могильная,

   Слепые давят небеса.

 

1896

Кровь

 

Я призываю Любовь,

Я открываю Ей сердце.

Алая, алая кровь,

Тихое, тихое сердце.

 

Руку мою приготовь,

Верой овей мое сердце.

Алая, алая кровь,

Тихое, тихое сердце.

 

Тайному не прекословь.

В Тайне теперь моё сердце.

Алая, алая кровь,

Тихое, тихое сердце.

 

Путь наш единый, Любовь!

Слей нас в единое сердце!

Алая, алая кровь,

Вещее, вещее сердце...

 

1901

Круги

 

Я помню: мы вдвоём сидели на скамейке.

Пред нами был покинутый источник

и тихая зелень.

Я говорил о Боге, о созерцании и жизни...

И, чтоб понятней было моему ребёнку,

я легкие круги чертил на песке.

И год минул. И нежная, как мать, печаль

меня на ту скамейку привела.

Вот покинутый источник,

та же тихая зелень,

те же мысли о Боге, о жизни.

Только нет безвинно умерших, невоскресших слов,

и нет дождём смытых,

землёй скрытых,

моих ясных, лёгких кругов.

 

1897

Крылатое

 

И. А. Бунину

 

В дыму зелёном ивы...

Камелии ‒ бледны.

Нежданно торопливы

Шаги чужой весны.

Томленье, воскресанье

Фиалковых полей.

И бедное дыханье

Зацветших миндалей.

По зорям ‒ всё краснее

Долинная река,

Воздушной Пиренеи,

Червонней облака.

И, средь небес горящих,

Как золото, желты ‒

Людей, в зарю летящих,

Певучие кресты.

 

Февраль 1912

По

Лестница

 

Сны странные порой нисходят на меня.

И снилось мне: наверх, туда, к вечерним теням,

На склоне серого и ветреного дня,

Мы шли с тобой вдвоём, по каменным ступеням.

 

С неласковой для нас небесной высоты

Такой неласковою веяло прохладой;

И апельсинные невинные цветы

Благоухали там, за низкою оградой.

 

Я что-то важное и злое говорил...

Улыбку помню я, испуганно-немую...

И было ясно мне: тебя я не любил,

Тебя, недавнюю, случайную, чужую...

 

Но стало больно, странно сердцу моему,

И мысль внезапная мне душу осветила:

О, нелюбимая, не знаю почему,

Но жду твоей любви! Хочу, чтоб ты любила!

 

1897

Луговые лютики

 

А. М-ву

 

Мы ‒ то же цветенье

Средь луга цветного,

Мы ‒ то же растенье,

Но роста иного.

Нас выгнало выше,

А братья отстали.

Росли ль они тише?

Друг к другу припали,

Так ровно и цепко,

Головка с головкой...

Стоят они крепко,

Стоять им так ловко...

Ковёр все плотнее,

Весь низкий, весь ниже...

Нам ‒ небо виднее,

И солнце нам ближе,

Ручей нам и звонок,

И песнь его громче, ‒

Но стебель наш тонок,

Мы ломче, мы ломче...

 

1902

Луна и туман

 

Озеро дышит тёплым туманом.

Он мутен и нежен, как сладкий обман.

Борется небо с земным обманом:

Луна, весь до дна, прорезает туман.

 

Я, как и люди, дышу туманом.

Мне близок, мне сладок уютный обман.

Только душа не живёт обманом:

Она, как луна, проницает туман.

 

1902

Любовь

 

В моей душе нет места для страданья:

   Моя душа – любовь.

Она разрушила свои желанья,

   Чтоб воскресить их вновь.

 

В начале было Слово. Ждите Слова.

   Откроется оно.

Что совершалось – да свершится снова,

   И вы, и Он – одно.

 

Последний свет равно на всех прольется,

   По знаку одному.

Идите все, кто плачет и смеется,

   Идите все – к Нему.

 

К Нему придем в земном освобожденьи,

   И будут чудеса.

И будет все в одном соединеньи –

   Земля и небеса.

 

1900

Любовь – одна

 

Единый раз вскипает пеной

И рассыпается волна.

Не может сердце жить изменой,

Измены нет: любовь – одна.

 

Мы негодуем иль играем,

Иль лжем – но в сердце тишина.

Мы никогда не изменяем:

Душа одна – любовь одна.

 

Однообразно и пустынно,

Однообразием сильна,

Проходит жизнь... И в жизни длинной

Любовь одна, всегда одна.

 

Лишь в неизменном – бесконечность,

Лишь в постоянном – глубина.

И дальше путь, и ближе вечность,

И всё ясней: любовь одна.

 

Любви мы платим нашей кровью,

Но верная душа – верна,

И любим мы одной любовью...

Любовь одна, как смерть одна.

 

1896

Малинка

 

...А в ком дух слабел, тому дед давал

  ягодки, вроде малинки. И кто кушал,

  тот уже смерти не пугался, а шёл на неё

  мирно, как бы в полусне...

 

    Раскольники-самосожженцы

 

Лист положен сверху вялый,

Переплёт корзинки туг.

Я принёс подарок алый

Для души твоей, мой друг.

 

Тёмно-ярки и пушисты,

Все они ‒ одна к одной.

Спят, как дети, чисты, чисты,

В колыбели под листвой.

 

Томь полудня вздохом мглистым

Их, лаская, обвила.

Дымом лёгким и огнистым

Заалели их тела.

 

Погляди ж в мою корзинку,

Угостить себя позволь...

Любит вещую малинку

Человеческая боль.

 

Сердце плачет? Кушай, кушай,

Сердце ‒ ворог, сердце ‒ зверь.

Никогда его не слушай,

Никогда ему не верь.

 

Обрати, душой покорной,

Tpeпет в тихость, пламень в лёд...

От малинки наговорной

Всё забудешь, всё пройдет.

 

Кушай, кушай... Всюду бренность,

Радость ‒ с горем сплетена...

Кушай... В ягодках забвенность,

Мара, сон и тишина...

 

1907

Мгновение

 

Сквозь окно светится небо высокое,

Вечернее небо, тихое, ясное.

Плачет от счастия сердце моё одинокое,

Радо оно, что небо такое прекрасное.

 

Горит тихий, предночный свет,

От света исходит радость моя.

И в мире теперь никого нет.

В мире только Бог, небо и я.

 

1898

Между

 

Д.Философову

 

На лунном небе чернеют ветки...

Внизу чуть слышно шуршит поток.

А я качаюсь в воздушной сетке,

Земле и небу равно далек.

 

Внизу – страданье, вверху – забавы.

И боль, и радость – мне тяжелы.

Как дети, тучки тонки, кудрявы...

Как звери, люди жалки и злы.

 

Людей мне жалко, детей мне стыдно,

Здесь – не поверят, там – не поймут.

Внизу мне горько, вверху – обидно...

И вот я в сетке – ни там, ни тут.

 

Живите, люди! Играйте, детки!

На все, качаясь, твержу я «нет»...

Одно мне страшно: качаясь в сетке,

Как встречу теплый, земной рассвет?

 

А пар рассветный, живой и редкий,

Внизу рождаясь, встает, встает...

Ужель до солнца останусь в сетке?

Я знаю, солнце – меня сожжет.

 

1905

Мера

 

Всегда чего–нибудь нет, –

Чего–нибудь слишком много...

На все как бы есть ответ –

Но без последнего слога.

 

Свершится ли что – не так,

Некстати, непрочно, зыбко...

И каждый не верен знак,

В решеньи каждом – ошибка.

 

Змеится луна в воде, –

Но лжет, золотясь, дорога...

Ущерб, перехлест везде.

А мера – только у Бога.

 

1924

Мережи

 

Мы долго думали, что сети

Сплетает Дьявол с простотой,

Чтоб нас поймать, как ловят дети

В силки беспечных птиц, весной.

 

Но нет. Опутывать сетями ‒

Ему не нужно никого.

Он тянет сети ‒ между нами,

В весельи сердца своего.

 

Сквозь эту мглу, сквозь эту сетку,

Друг друга видим мы едва.

Чуть слышен голос через клетку,

Обезображены слова.

 

Шалун во образе змеином

Пути друг к другу нам пресек.

И в одиночестве зверином

Живёт отныне человек.

 

1902

Мёртвая заря

 

Пусть загорается денница,

В душе погибшей ‒ смерти мгла.

Душа, как раненая птица,

Рвалась взлететь ‒ но не могла.

 

И клонит долу грех великий,

И тяжесть мне не по плечам.

И кто-то жадный, темноликий,

Ко мне приходит по ночам.

 

И вот ‒ за кровь плачу я кровью.

Друзья! Вы мне не помогли

В тот час, когда спасти любовью

Вы сердце слабое могли.

 

О, я вины не налагаю:

Я в ваши верую пути,

Но гаснет дух... И ныне ‒ знаю ‒

Мне с вами вместе не идти.

 

1901

* * *

 

Мешается, сливается

Действительность и сон,

Все ниже опускается

Зловещий небосклон –

 

И я иду и падаю,

Покорствуя судьбе,

С неведомой отрадою

И мыслью – о тебе.

 

Люблю недостижимое,

Чего, быть может, нет...

Дитя мое любимое,

Единственный мой свет!

 

Твое дыханье нежное

Я чувствую во сне,

И покрывало снежное

Легко и сладко мне.

 

Я знаю, близко вечное,

Я слышу, стынет кровь...

Молчанье бесконечное...

И сумрак... И любовь.

 

1889

Молитва

 

Тени луны неподвижные...

Небо серебряно-чёрное...

Тени, как смерть, неподвижные...

Живо ли сердце покорное?

 

Кто-то из мрака молчания

Вызвал на землю холодную,

Вызвал от сна и молчания

Душу мою несвободную.

 

Жизни мне дал унижение,

Боль мне послал непонятную...

К Давшему мне унижение

Шлю я молитву невнятную.

 

Сжалься, о Боже, над слабостью

Сердца, Тобой сотворённого,

Над бесконечною слабостью

Сердца, стыдом утомлённого.

 

Я ‒ это Ты, о Неведомый,

Ты ‒ в Моем сердце, Обиженный,

Так подними же, Неведомый,

Дух Твой, Тобою униженный,

 

Прежнее дай мне безмолвие,

О, возврати меня вечности...

Дай погрузиться в безмолвие,

Дай отдохнуть в бесконечности!..

 

1897

Молодому веку

 

Тринадцать лет! Мы так недавно

Его приветили, любя.

В тринадцать лет он своенравно

И дерзко показал себя.

 

Вновь наступает день рожденья...

Мальчишка злой! На этот раз

Ни празднества, ни поздравленья

Не требуй и не жди от нас.

 

И если раньше землю смели

Огнем сражений зажигать –

Тебе ли, Юному, тебе ли

Отцам и дедам подражать?

 

Они – не ты. Ты больше знаешь.

Тебе иное суждено.

Но в старые мехи вливаешь

Ты наше новое вино!

 

Ты плачешь, каешься? Ну что же!

Мир говорит тебе: «Я жду».

Сойди с кровавых бездорожий

Хоть на пятнадцатом году!

 

1914

Мудрость

 

Сошлись чертовки на перекрестке,

На перекрестке трех дорог

Сошлись к полночи, и месяц жесткий

Висел вверху, кривя свой рог.

 

Ну, как добыча? Сюда, сестрицы!

Мешки тугие, – вот прорвет!

С единой бровью и с ликом птицы, –

Выходит старшая вперед.

 

И запищала, заговорила,

Разинув клюв и супя бровь:

«Да что ж, не плохо! Ведь я стащила

У двух любовников – любовь.

 

Сидят, целуясь.. А я, украдкой,

Как подкачусь, да сразу – хвать!

Небось, друг друга теперь не сладко

Им обнимать да целовать!

 

А вы, сестрица?» – «Я знаю меру,

Мне лишь была б полна сума

Я у пророка украла веру, –

И он тотчас сошел с ума.

 

Он этой верой махал, как флагом,

Кричал, кричал... Постой же, друг!

К нему подкралась я тихим шагом –

Да флаг и вышибла из рук!»

 

Хохочет третья: «Вот это средство!

И мой денечек не был плох:

Я у ребенка украла детство,

Он сразу сник. Потом издох».

 

Смеясь, к четвертой пристали: ну же,

А ты явилась с чем, скажи?

Мешки тугие, всех наших туже...

Скорей веревку развяжи!

 

Чертовка мнется, чертовке стыдно...

Сама худая, без лица

«Хоть я безлика, а все ж обидно:

Я обокрала – мудреца.

 

Жирна добыча, да в жире ль дело!

Я с мудрецом сошлась на грех.

Едва я мудрость стащить успела, –

Он тотчас стал счастливей всех!

 

Смеется, пляшет... Ну, словом, худо.

Назад давала – не берет.

«Спасибо, ладно! И вон отсюда!»

Пришлось уйти... Еще убьет!

 

Конца не вижу я испытанью!

Мешок тяжел, битком набит!

Куда деваться мне с этой дрянью?

Хотела выпустить – сидит».

 

Чертовки взвыли: наворожила!

Не людям быть счастливей нас!

Вот угодила, хоть и без рыла!

Тащи назад! Тащи сейчас!

 

«Несите сами! Я понесла бы,

Да если люди не берут!»

И разодрались четыре бабы:

Сестру безликую дерут.

 

Смеялся месяц... И от соблазна

Сокрыл за тучи острый рог.

Дрались... А мудрость лежала праздно

На перекрестке трех дорог.

 

1908

Мученица

 

Кровью и огнём меня покрыли,

Будут жечь, и резать, и колоть,

Уголь алый к сердцу положили,

И горит моя живая плоть.

 

Если смерть ‒ светло я умираю,

Если гибель ‒ я светло сгорю.

И мучителей моих я ‒ не прощаю,

Но за муку ‒ их благодарю.

 

Ибо радость из-под муки рвётся,

И надеждой кажется мне кровь.

Пусть она за эту радость льётся,

За Того, к кому моя любовь.

 

1902

На поле чести

 

О, сделай, Господи, скорбь нашу светлою,

Далёкой гнева, боли и мести,

А слёзы – тихой росой предрассветною

О нём, убиенном на поле чести.

Свеча ль истает, Тобой зажжённая?

Прими земную и, как невесте,

Открой поля Твои озарённые

Душе убиенного на поле чести.

Нагие мысли

 

Тёмные мысли ‒ серые птицы...

Мысль одинокая нас не живит:

Смех ли ребёнка, луч ли денницы,

Струн ли дрожание ‒ сердце молчит.

 

Не оясняют, но отдаляют

Мысли немые желанный ответ.

Ожесточают и угашают

Нашей природы божественный свет.

 

Тяжкие мысли ‒ мысли сухие,

Мысли без воли ‒ нецарственный путь.

Знаю свои и чужие грехи я,

Знаю, где можно от них отдохнуть.

 

Мы соберёмся в скорби священной,

В дыме курений, при пламени свеч,

Чтобы смиренно и дерзновенно

В новую плоть наши мысли облечь.

 

Мы соберёмся, чтобы хотеньем

В силу бессилие преобразить,

Веру ‒ со знанием, мысль ‒ с откровеньем,

Разум ‒ с любовию соединить.

 

1902

Надпись на книге

 

Мне мило отвлеченное:

Им жизнь я создаю...

Я все уединенное,

Неявное люблю.

 

Я – раб моих таинственнхых,

Необычайных снов...

Но для речей единственных

Не знаю здешних слов...

 

1896

Не здесь ли?

 

Я к монастырскому житью

Имею тайное пристрастие.

Не здесь ли бурную ладью

Ждёт успокоенное счастие?

 

В полночь ‒ служенье в алтаре,

Напевы медленно-тоскливые...

Бредут, как тени, на заре

По кельям братья молчаливые.

 

А утром ‒ звонкую бадью

Спускаю я в колодезь каменный,

И рясу чёрную мою

Ласкает первый отсвет пламенный.

 

Весь день ‒ работаю без дум,

С однообразной неизменностью,

И убиваю гордый ум

Тупой и ласковой смиренностью.

 

Я на молитву становлюсь

В часы вечерние, обычные,

И говорю, когда молюсь,

Слова чужие и привычные.

 

Так жизнь проходит и пройдёт,

Благим сияньем озарённая,

И ничего уже не ждёт

Моя душа невозмущённая.

 

Неразличима смена дней,

Живу без мысли и без боли я,

Без упований и скорбей,

В одной блаженности ‒ безволия.

 

1904

Не знаю

 

Моё одиночество ‒ бездонное, безгранное;

но такое душное; такое тесное;

приползло ко мне чудовище; ласковое, странное,

мне в глаза глядит и что-то думает ‒ неизвестное.

 

Всё зовёт меня куда-то и сулит спасение ‒ неизвестное;

и душа во мне горит... ему принадлежу отныне я;

всё зовёт меня и обещает радость и мученье крестное,

и свободу от любви и от уныния.

 

Но как отречься от любви и от уныния?

Ещё надеждою душа моя окована.

Уйти не смею я... И для меня есть скиния, ‒

но я не знаю, где она мне уготована.

 

1901

* * *

 

Б. Б[угаев]у

«...И не мог совершить там никакого чуда...»

 

Не знаю я, где святость, где порок,

И никого я не сужу, не меряю.

Я лишь дрожу пред вечною потерею:

Кем не владеет Бог – владеет Рок.

Ты был на перекрестке трех дорог, –

И ты не стал лицом к Его преддверию...

Он удивился твоему неверию

И чуда над тобой свершить не мог.

 

Он отошел в соседние селения...

Не поздно, близок Он, бежим, бежим!

И, если хочешь, – первый перед Ним

С бездумной верою склоню колени я...

Не Он Один – все вместе совершим,

По вере, – чудо нашего спасения...

 

1907, Париж

Нелюбовь

 

3. В[енгеровой]

 

Как ветер мокрый, ты бьешься в ставни,

Как ветер черный, поешь: ты мой!

Я древний хаос, я друг твой давний,

Твой друг единый, – открой, открой!

 

Держу я ставни, открыть не смею,

Держусь за ставни и страх таю.

Храню, лелею, храню, жалею

Мой луч последний – любовь мою.

 

Смеется хаос, зовет безокий:

Умрешь в оковах, – порви, порви!

Ты знаешь счастье, ты одинокий,

В свободе счастье – и в Нелюбви.

 

Охладевая, творю молитву,

Любви молитву едва творю...

Слабеют руки, кончаю битву,

Слабеют руки... Я отворю!

 

1907

Непоправимо

 

Н. Ястребову

 

Невозвратимо. Непоправимо.

Не смоем водой. Огнем не выжжем.

Наc затоптал – не проехал мимо!–

Тяжелый всадник на коне рыжем.

 

В гуще вязнут его копыта,

В смертной вязи, неразделимой...

Смято, втоптано, смешано, сбито –

Все. Навсегда. Непоправимо.

 

Октябрь 1916

Непредвиденное

 

По Слову Извечно–Сущего

Бессменен поток времен.

   Чую лишь ветер грядущего,

   Нового мига звон.

 

С паденьем идет, с победою?

Оливу несет иль меч?

   Лика его я не ведаю,

   Знаю лишь ветер встреч.

 

Летят нездешними птицами

В кольцо бытия, вперед,

   Миги с закрытыми лицами...

   Как удержу их лёт?

 

И в тесности, в перекрестности, –

Хочу, не хочу ли я –

   Черную топь неизвестности

   Режет моя ладья.

 

1913

Нескорбному учителю

 

Иисус, в одежде белой,

Прости печаль мою!

Тебе я дух несмелый

И тяжесть отдаю.

 

Иисус, детей надежда!

Прости, что я скорблю!

Темна моя одежда,

Но я Тебя люблю

 

1901

Нет

 

Нет! Сердце к радости лишь вечно приближалось,

Её порога не желая преступать,

Чтоб неизведанное в радости осталось,

Чтобы всегда равно могла она пленять.

 

Нет! Даже этою любимою дорогой

В нас сердце вещее теперь утомлено.

О неизведанном мы знаем слишком много...

Оно изведано другими... всё равно!

 

Нет! Больше не мила нам и сама надежда.

С ней жизнь становится пустынна и легка.

Предчувствие, любви... О, старая одежда!

Опять мятежность, безнадежность ‒ и тоска!

 

Нет! Ныне всё прошло. Мы не покорны счастью.

В безумьи мудрости мы «нет» твердим всегда,

И будет нам дано сказать с последней властью

Свое невинное ‒ неслыханное «да!»

 

1903

Нет!

 

Она не погибнет - знайте!

Она не погибнет, Россия.

Они всколосятся, - верьте!

Поля ее золотые.

 

И мы не погибнем - верьте!

Но что нам наше спасенье:

Россия спасется, - знайте!

И близко ее воскресенье.

 

Февраль 1918

Никогда

 

Предутренний месяц на небе лежит.

Я к месяцу еду, снег чуткий скрипит.

 

На дерзостный лик я смотрю неустанно,

И он отвечает улыбкою странной.

 

И странное слово припомнилось мне,

Я все повторяю его в тишине.

 

Печальнее месяца свет, недвижимей,

Быстрей мчатся кони и неутомимей.

 

Скользят мои сани легко, без следа,

А я все твержу: никогда, никогда!..

 

0, ты ль это, слово, знакомое слово?

Но ты мне не страшно, боюсь я иного...

 

Не страшен и месяца мертвенный свет...

Мне страшно, что страха в душе моей нет.

 

Лишь холод безгорестный сердце ласкает,

А месяц склоняется — и умирает.

 

1893

Ничего

 

Время срезает цветы и травы

У самого корня блестящей косой:

Лютик влюблённости, астру славы...

Но корни все целы ‒ там, под землёй.

 

Жизнь и мой разум, огненно-ясный!

Вы двое ‒ ко мне беспощадней всего:

С корнем вы рвёте то, что прекрасно,

В душе после вас ‒ ничего, ничего!

 

1903

Ночью

 

Ночные знаю странные прозрения:

Когда иду навстречу тишине,

Когда люблю её прикосновения,

И сила яркая растёт во мне.

 

Колдует ли душа моя иль молится, ‒

Не ведаю; но радостна мне весть...

Я чую, время пополам расколется,

И будущее будет тем, что есть.

 

Все чаянья, ‒ все дали и сближения, ‒

В один великий круг заключены.

Как ветер огненный, ‒ мои хотения,

Как ветер, беспреградны и властны.

 

И вижу я, ‒ на ком-то загораются

Сияньем новым белые венцы...

Над временем, во мне, соприкасаются

Начала и концы.

 

1904

О вере

 

А. Карташеву

 

Великий грех желать возврата

Неясной веры детских дней.

Нам не страшна ее утрата,

Не жаль пройденных ступеней.

 

Мечтать ли нам о повтореньях?

Иной мы жаждем высоты.

Для нас – в слияньях и сплетеньях

Есть откровенья простоты.

 

Отдайся новым созерцаньям,

О том, что было – не грусти,

И к вере истинной – со знаньем –

Ищи бесстрашного пути.

 

1902

О другом

 

Господь. Отец.

   Мое начало. Мой конец.

Тебя, в Ком Сын, Тебя, Кто в Сыне,

Во Имя Сына прошу я ныне

   И зажигаю пред Тобой

      Мою свечу.

Господь. Отец. Спаси, укрой –

      Кого хочу.

 

Тобою дух мой воскресает.

Я не о всех прошу, о Боже,

      Но лишь о том,

Кто предо мною погибает,

Чье мне спасение дороже, –

      О нем, – одном.

 

Прими, Господь, мое хотенье!

О, жги меня, как я – свечу,

Но ниспошли освобожденье,

Твою любовь, Твое спасенье –

      Кому хочу.

 

1901

О Польше

 

Я стал жесток, быть может…

Черта перейдена.

Что скорбь мою умножит,

Когда она – полна?

В предельности суровой

Нет «жаль» и нет «не жаль».

И оскорбляет слово

Последнюю печаль.

О Бельгии, о Польше,

О всех, кто так скорбит, –

Не говорите больше!

Имейте этот стыд!

Овен и стрелец

 

Я родился в безумный месяц март...

А. Меньшов

 

Не март девический сиял моей заре:

Ее огни зажглись в суровом ноябре.

 

Не бледный халкидон – заветный камень мой,

Но гиацинт–огонь мне дан в удел земной.

 

Ноябрь, твое чело венчает яркий снег...

Две тайны двух цветов заплетены в мой век,

 

Два верных спутника мне жизнью суждены:

Холодный снег, сиянье белизны, –

 

И алый гиацинт, – его огонь и кровь.

Приемлю жребий мой: победность и любовь.

 

1907

Ограда

 

В пути мои погасли очи.

Давно иду, давно молчу.

Вот, на заре последней ночи

Я в дверь последнюю стучу.

Но там, за стрельчатой оградой ‒

Молчанье, мрак и тишина.

Мне достучаться надо, надо,

Мне надо отдыха и сна...

Ужель за подвиг нет награды?

Я чашу пил мою до дна...

Но там, за стрелами ограды ‒

Молчанье, мрак и тишина.

 

Стучу, кричу: нас было трое,

И вот я ныне одинок.

Те двое ‒ выбрали иное,

Я их молил, но что я мог?

О, если б и они желали,

Как я ‒ любили... мы теперь

Все трое вместе бы стучали

Последней ночью в эту дверь.

Какою было бы отрадой

Их умолить... но все враги.

И вновь стучу. И за оградой

Вот чьи-то тихие шаги.

Но между ним и мной ‒ ограда.

Я слышу только шелест крыл

И голос, ‒ лёгкий, как прохлада.

Он говорит: «А ты ‒ любил?

Вас было трое. Трёх мы знаем,

Троим ‒ вам быть здесь суждено.

Мы эти двери открываем

Лишь тем, кто вместе ‒ и одно.

Ты шёл за вечною усладой,

Пришёл один, спасал себя...

Но будет вечно за оградой,

Кто к ней приходит ‒ не любя».

 

И не открылись двери сада;

Ни оправданья, ни венца;

Темна высокая ограда...

Мне достучаться надо, надо,

Молюсь, стучу, зову Отца ‒

Но нет любви, ‒ темна ограда,

Но нет любви, ‒ и нет Конца.

 

1902

Однообразие

 

В вечерний час уединенья,

Уныния и утомленья,

   Один, на шатких ступенях,

Ищу напрасно утешенья,

Моей тревоги утоленья

   В недвижных, стынущих водах.

 

Лучей последних отраженья,

Как небывалые виденья,

   Лежат на сонных облаках.

От тишины оцепененья

Душа моя полна смятенья...

О, если бы хоть тень движенья,

   Хоть звук в тяжелых камышах!

 

Но знаю, миру нет прощенья,

Печали сердца нет забвенья,

И нет молчанью разрешенья,

И все навек без измененья

   И на земле, и в небесах.

 

1895

Он — ей

 

Разве, милая, тебя люблю я

  как человек

  человека?

Я людей любить, страдая и ревнуя,

  не умею,

  не умею.

 

Но как тайную тебя люблю я радость,

  простую,

  простую...

Как нежданную и ведомую сладость

  молитвы,

  молитвы.

 

Я люблю тебя, как иву ручьевую,

  тихую,

  тихую,

Как полоску в небе заревую,

  тонкую,

  тонкую.

 

Я люблю тебя, как весть оттуда,

  где все ясное,

  ясное.

Ты в душе ‒ как обещанье чуда,

  верное,

  верное.

 

Ты ‒ напоминание чего-то дорогого,

  вечного,

  вечного.

Я люблю тебя, как чье-то слово,

  вещее, 

  вещее.

 

1907

Она

 

А. А. Блоку

 

Кто видел Утреннюю, Белую

Средь расцветающих небес, ‒

Тот не забудет тайну смелую,

Обетование чудес.

 

Душа, душа, не бойся холода!

То холод утра, ‒ близость дня.

Но утро живо, утро молодо,

И в нём ‒ дыхание огня.

 

Душа моя, душа свободная!

Ты чище пролитой воды,

Ты ‒ твердь зелёная, восходная,

Для светлой Утренней Звезды.

 

1905

СПБ

Она

 

В своей бессовестной и жалкой низости,

Она как пыль сера, как прах земной.

И умираю я от этой близости,

От неразрывности ее со мной.

 

Она шершавая, она колючая,

Она холодная, она змея.

Меня изранила противно-жгучая

Ее коленчатая чешуя.

 

О, если б острое почуял жало я!

Неповоротлива, тупа, тиха.

Такая тяжкая, такая вялая,

И нет к ней доступа - она глуха.

 

Своими кольцами она, упорная,

Ко мне ласкается, меня душа.

И эта мертвая, и эта черная,

И эта страшная - моя душа!

Они

 

Звенят, поют, проходят мимо,

Их не постичь, их не догнать,

Во мглу скользят неуловимо ‒

И возвращаются опять...

 

Игра и дымность в их привете,

Отсветы мыслей, тени слов...

Они ‒ таинственные дети

Ещё несознанных миров.

 

Не жизнь они ‒ но жажда жизни,

Не звуки ‒ только дрожь струны.

Своей мерцающей отчизне

Они, крылатые, верны.

 

А я, разумный и безвластный,

Заворожить их не могу,

Остановить их лёт неясный,

Зажечь на этом берегу.

 

Я только слышу ‒ вьются, вьются,

Беззвонный трепет я ловлю.

Играют, плачут и смеются,

А я, безвластный, ‒

 их люблю.

 

1904

Оно

 

Ярко цокают копыта...

Что там видно, у моста?

Все затерто, все забыто,

В тайне мыслей пустота...

Только слушаю копыта,

Шум да крики у моста.

 

Побежало тесно, тучно,

Многоногое Оно.

Упоительно – и скучно.

Хорошо – и все равно.

И слежу, гляжу, как тучно

Мчится грозное Оно.

 

Покатилось, зашумело,

Раскусило удила,

Все размыло, все разъело,

Чем душа моя жила.

И душа в чужое тело

Пролилась – и умерла.

 

Жадны звонкие копыта,

Шумно, дико и темно,

Там – веселье с кровью слито,

Тело в тело вплетено...

Все разбито, все забыто,

Пейте новое вино!

Жадны звонкие копыта,

Будь что будет – все равно!

 

Октябрь 1905

Оправдание

 

Ни воли, ни умелости,

Друзья мне – как враги...

   Моей безмерной смелости,

   Господь, о помоги!

 

Ни ясности, ни знания,

Ни силы быть с людьми...

   Господь, мои желания,

   Желания прими!

 

Ни твердости, ни нежности...

Ни бодрости в пути...

   Господь, мои мятежности

   И дерзость освяти!

 

Я в слабости, я в тленности

Стою перед Тобой.

   Во всей несовершенности

   Прими меня, укрой.

 

Не дам Тебе смирения, –

Оно – удел рабов, –

   Не жду я всепрощения,

   Забвения грехов,

 

Я верю – в Оправдание...

Люби меня, зови!

   Сожги мое страдание

   В огне Твоей Любви!

 

1904

Опять

 

Бор. Буг.

 

Ближе, ближе вихорь пыльный,

Мчится вражеская рать.

Я ‒ усталый, я ‒ бессильный,

Мне ли с вихрем совладать?

 

Одинокие послушны,

Не бегут своей судьбы.

Пусть обнимет вихорь душный,

Побеждает без борьбы.

 

Выйду я к нему навстречу,

Силе мглистой поклонюсь.

На призыв её отвечу,

В нити серые вовьюсь.

 

Не разрежет, не размечет,

Честной сталью не пронзит, ‒

Незаметно изувечит,

Невозвратно ослепит.

 

Попируем мы на тризне...

Заметайся, пыльный след!

Распадайтесь, скрепы жизни,

Ночь прошла, но утра нет.

 

Едко, сладко дышит тленье...

В сером вихре тает плоть...

Помяни мое паденье

На суде Твоем, Господь!

 

1906

Осень

 

Длиннее, чернее

Холодные ночи,

А дни все короче,

И небо светлее.

Терновник далёкий

И реже и суше,

И ветер в осоке,

Где берег высокий,

Протяжней и глуше.

Вода остывает,

Замолкла плотина,

И тяжкая тина

Ко дну оседает.

Бестрепетно Осень

Пустыми очами

Глядит меж стволами

Задумчивых сосен,

Прямых, тонколистых

Берёз золотистых,-

И нити, как Парка,

Седой паутины

Свивает и тянет

По гроздьям рябины,

И ласково манит

В глубь сонного парка...

Там сумрак, там сладость,

Все Осени внемлет,

И тихая радость

Мне душу объемлет.

Приветствую смерть я

С бездумной отрадой,

И муки бессмертья

Не надо, не надо!

Скользят, улетают ‒

Бесплотные ‒ тают

Последние тени

Последних волнений,

Живых утомлений ‒

Пред отдыхом вечным...

Пускай без видений,

Покорный покою,

Усну под землёю

Я сном бесконечным...

 

1895

Осенью

(сгон на революцию)

 

На баррикады! На баррикады!

Сгоняй из дальних, из ближних мест...

Замкни облавкой, сгруди, как стадо,

Кто удирает — тому арест.

Строжайший отдан приказ народу,

Такой, чтоб пикнуть никто не смел.

Все за лопаты! Все за свободу!

А кто упрется — тому расстрел.

И все: старуха, дитя, рабочий —

Чтоб пели Интер–национал.

Чтоб пели, роя, а кто не хочет

И роет молча – того в канал!

Нет революции краснее нашей:

На фронт — иль к стенке, одно из двух.

...Поддай им сзаду! Клади им взашей,

Вгоняй поленом мятежный дух!

 

На баррикады! На баррикады!

Вперед за «Правду», за вольный труд!

Колом, веревкой, в штыки, в приклады...

Не понимают? Небось, поймут!

 

25 октября 1919, Санкт–Петербург

Отрада

 

Мой друг, меня сомненья не тревожат.

Я смерти близость чувствовал давно.

В могиле, там, куда меня положат,

Я знаю, сыро, душно и темно.

 

Но не в земле – я буду здесь, с тобою,

В дыханьи ветра, в солнечных лучах,

Я буду в море бледною волною

И облачною тенью в небесах.

 

И будет мне чужда земная сладость

И даже сердцу милая печаль,

Как чужды звездам счастие и радость...

Но мне сознанья моего не жаль,

 

Покоя жду... Душа моя устала...

Зовет к себе меня природа–мать...

И так легко, и тяжесть жизни спала...

О, милый друг, отрадно умирать!

 

1889

Пауки

 

Я в тесной келье – в этом мире

И келья тесная низка.

А в четырех углах – четыре

Неутомимых паука.

 

Они ловки, жирны и грязны,

И все плетут, плетут, плетут...

И страшен их однообразный

Непрерывающийся труд.

 

Они четыре паутины

В одну, огромную, сплели.

Гляжу – шевелятся их спины

В зловонно–сумрачной пыли.

 

Мои глаза – под паутиной.

Она сера, мягка, липка.

И рады радостью звериной

Четыре толстых паука.

 

1903

Перебои

 

Если сердце вдруг останавливается... ‒

на душе беспокойно и весело...

Точно сердце с кем-то уславливается... ‒

а жизнь свой лик занавесила...

  Но вдруг ‒

Нет свершенья, новый круг,

Сердце тронуло порог,

Перешло ‒ и вновь толчок,

И стучит, стучит, спеша,

И опять болит душа,

И опять над ней закон

Чисел, сроков и времён,

Кровь бежит, темно звеня,

Нету ночи, нету дня,

Трепет, ропот, торопь, стук,

  И вдруг ‒

Сердце опять останавливается... ‒

Вижу я очи Твои, Безмерная,

под взором Твоим душа расплавливается... ‒

о, не уходи, моя Единая и Верная,

овитая радостями тающими,

радостями, знающими

  Всё.

 

1905

Песня (Окно мое высоко над землею...)

 

Окно мое высоко над землею,

Высоко над землею.

Я вижу только небо с вечернею зарею,

С вечернею зарею.

 

И небо кажется пустым и бледным,

Таким пустым и бледным...

Оно не сжалится над сердцем бедным,

Над моим сердцем бедным.

 

Увы, в печали безумной я умираю,

Я умираю,

Стремлюсь к тому, чего я не знаю,

Не знаю...

 

И это желание не знаю откуда,

Пришло откуда,

Но сердце хочет и просит чуда,

Чуда!

 

О, пусть будет то, чего не бывает,

Никогда не бывает:

Мне бледное небо чудес обещает,

Оно обещает,

 

Но плачу без слез о неверном обете,

О неверном обете...

Мне нужно то, чего нет на свете,

Чего нет на свете.

 

1893

Петербург

 

Сергею Платоновичу Каблукову

 

   Люблю тебя, Петра творенье...

 

Твой остов прям, твой облик жёсток,

Шершавопыльный ‒ сер гранит,

И каждый зыбкий перекрёсток

Тупым предательством дрожит.

 

Твоё холодное кипенье

Страшней бездвижности пустынь.

Твоё дыханье ‒ смерть и тленье,

А воды ‒ горькая полынь.

 

Как уголь, дни, ‒ а ночи белы,

Из скверов тянет трупной мглой.

И свод небесный, остеклелый

Пронзён заречною иглой.

 

Бывает: водный ход обратен,

Вздыбясь, идёт река назад...

Река не смоет рыжих пятен

С береговых своих громад,

 

Те пятна, ржавые, вкипели,

Их ни забыть, ‒ ни затоптать...

Горит, горит на тёмном теле

Неугасимая печать!

 

Как прежде, вьётся змей твой медный,

Над змеем стынет медный конь...

И не сожрёт тебя победный

Всеочищающий огонь, ‒

 

Нет! Ты утонешь в тине чёрной,

Проклятый город, Божий враг,

И червь болотный, червь упорный

Изъест твой каменный костяк.

 

1909

СПБ

Петроград

 

Кто посягнул на детище Петрово?

Кто совершенное деянье рук

Смел оскорбить, отняв хотя бы слово,

Смел изменить хотя б единый звук?

 

Не мы, не мы... Растерянная челядь,

Что, властвуя, сама боится нас!

Все мечутся да чьи–то ризы делят,

И всё дрожат за свой последний час.

 

Изменникам измены не позорны.

Придет отмщению своя пора...

Но стыдно тем, кто, весело–покорны,

С предателями предали Петра.

 

Чему бездарное в вас сердце радо?

Славянщине убогой? Иль тому,

Что к «Петрограду» рифм гулящих стадо

Крикливо льнет, как будто к своему?

 

Но близок день – и возгремят перуны...

На помощь, Медный Вождь, скорей, скорей

Восстанет он, всё тот же, бледный, юный,

Всё тот же – в ризе девственных ночей,

 

Во влажном визге ветреных раздолий

И в белоперистости вешних пург, –

Созданье революционной воли –

    Прекрасно–страшный Петербург!

 

14 декабря 1914

Петухи

 

П. С. С.

 

Ты пойми, ‒ мы ни там, ни тут.

Дело наше такое, ‒ бездомное.

Петухи поют, поют...

Но лицо небес ещё тёмное.

 

На деревья гляди, ‒ на верхи.

Не колеблет их близость рассветная...

Всё поют, поют петухи, ‒

Но земля молчит, неответная...

 

1906

Париж

Победы

 

Звёзды люблю я и листья весенние, ‒

Тёмную землю и алую кровь.

Чем сочетанья во мне совершеннее,

Тем горячее и тем неизменнее

Жадного сердца живая любовь.

 

Шорохи тёплые, прикосновения

Хаоса чёрного, ‒ вас ли губить?

О, не пред образом мрака и тления,

Не пред угрозою всеразрушения

Может живая любовь отступить!

 

Тёмные шорохи, слепорожденные,

Я ли закрою пред вами лицо?

Безблагодатные и беззаконные,

Вас я хочу разбудить, мои сонные,

Вас заключить в световое кольцо.

 

Небо от крови закатной червоннее...

Мне ль по мостам золотым не идти?

С каждым мгновеньем люблю неуклоннее,

С каждым мгновеньем любовь озареннее,

Ближе воскресная смерть на пути!

 

1906

Посвящение

 

Небеса унылы и низки,

Но я знаю – дух мой высок.

Мы с тобой так странно близки,

И каждый из нас одинок.

 

Беспощадна моя дорога,

Она меня к смерти ведет.

Но люблю я себя, как Бога, –

Любовь мою душу спасет.

 

Если я на пути устану,

Начну малодушно роптать,

Если я на себя восстану

И счастья осмелюсь желать, –

 

Не покинь меня без возврата

В туманные, трудные дни.

Умоляю, слабого брата

Утешь, пожалей, обмани.

 

Мы с тобою единственно близки,

Мы оба идем на восток.

Небеса злорадны и низки,

Но я верю – дух наш высок.

 

1894

Последнее

 

Порой всему, как дети, люди рады

И в легкости своей живут веселой.

О, пусть они смеются! Нет отрады

Смотреть во тьму души моей тяжелой.

 

Я не нарушу радости мгновенной,

Я не открою им дверей сознанья,

И ныне, в гордости моей смиренной,

Даю обет великого молчанья.

 

В безмолвьи прохожу я мимо, мимо,

Закрыв лицо, – в неузнанные дали,

Куда ведут меня неумолимо

Жестокие и смелые печали.

 

1900

Поцелуй

 

Когда, Аньес, мою улыбку

К твоим устам я приближаю,

Не убегай пугливой рыбкой,

Что будет ‒ я и сам не знаю.

 

Я знаю радость приближенья,

Веселье дум моих мятежных;

Но в цепь соединю ль мгновенья?

И губ твоих коснусь ли нежных?

 

Взгляни, не бойся; взор мой ясен,

А сердце трепетно и живо.

Миг обещанья так прекрасен!

Аньес... Не будь нетерпелива...

 

И удивление, и тесность

Равны ‒ в обоих есть тревожность.

Аньес, люблю я неизвестность,

Не исполнение, ‒ возможность.

 

Дрожат уста твои, не зная,

Какой огонь я берегу им...

Аньес... Аньес... и только края

Коснусь скользящим поцелуем...

 

1903

Почему

 

О Ирландия, океанная,

Мной не виденная страна!

Почему ее зыбь туманная

В ясность здешнего вплетена?

 

Я не думал о ней, не думаю,

Я не знаю ее, не знал...

Почему так режут тоску мою

Лезвия ее острых скал?

 

Как я помню зори надпенные?

В черной алости чаек стон?

Или памятью мира пленною

Прохожу я сквозь ткань времен?

 

О Ирландия неизвестная!

О Россия, моя страна!

Не единая ль мука крестная

Всей Господней земле дана?

 

Сентябрь 1917

Предел

 

Д.В.Философову

 

Сердце исполнено счастьем желанья,

Счастьем возможности и ожиданья, –

Но и трепещет оно и боится,

Что ожидание – может свершиться...

Полностью жизни принять мы не смеем,

Тяжести счастья поднять не умеем,

Звуков хотим, – но созвучий боимся,

Праздным желаньем пределов томимся,

Вечно их любим, вечно страдая, –

И умираем, не достигая...

 

1901

Предсмертная исповедь христианина

 

А.-К.

 

Подолгу бремя жизни нёс

Я, долгу мрачному послушен.

Мне мир казался миром слёз,

И к смерти был я равнодушен.

 

Несправедливостью судеб

Я огорчался в час раздумий,

Но зарабатывал мой хлеб

Без возмущений и безумий.

 

Не ненавидел никого

И не любил я через меру.

В конец, блаженный для всего,

Хранил заботливую веру.

 

Всегда скромны мои мечты, -

Мечтал о том лишь, что возможно...

И от соблазнов красоты

Я удалялся осторожно.

 

Я тихо жил - умру легко;

Был ни веселым, ни унылым;

Не заносился высоко

И брал лишь то, что мне по силам.

 

Я, раб Господень (имярек),

Кончиной близкою утешен.

Я очень скромный человек;

Господь простит мне, в чём и грешен.

 

1902

* * *

 

Простят ли чистые герои?

Мы их завет не сберегли.

Мы потеряли всё святое:

И стыд души, и честь земли.

Мы были с ними, были вместе,

Когда надвинулась гроза.

Пришла Невеста. И Невесте

Солдатский штык проткнул глаза.

Мы утопили, с визгом споря,

Её в чану Дворца, на дне,

В незабываемом позоре

И наворованном вине.

Ночная стая свищет, рыщет,

Лёд по Неве кровав и пьян…

О, петля Николая чище,

Чем пальцы серых обезьян!

Рылеев, Трубецкой, Голицын!

Вы далеко, в стране иной…

Как вспыхнули бы ваши лица

Перед оплёванной Невой!

И вот из рва, из терпкой муки,

Где по дну вьётся рабий дым,

Дрожа протягиваем руки

Мы к вашим саванам святым.

К одежде смертной прикоснуться,

Уста сухие приложить,

Чтоб умереть – или проснуться,

Но так не жить! Но так не жить!

Противоречия

 

Тихие окна, чёрные...

Дождик идет шёпотом...

Мысли мои ‒ непокорные.

Сердце полно ‒ ропотом.

 

Падают капли жаркие

Робко, с мирным лепетом.

Мысли ‒ такие яркие...

Сердце полно ‒ трепетом.

 

Травы шепчутся сонные...

Нежной веет скукою...

Мысли мои ‒ возмущённые,

Сердце горит ‒ мукою...

 

И молчанье вечернее,

Сонное, отрадное,

Ранит еще безмернее

Сердце мое жадное...

 

1903

Пыль

 

Моя душа во власти страха

И горькой жалости земной.

Напрасно я бегу от праха –

Я всюду с ним, и он со мной.

 

Мне в очи смотрит ночь нагая,

Унылая, как темный день.

Лишь тучи, низко набегая,

Дают ей мертвенную тень.

 

И ветер, встав на миг единый,

Дождем дохнул – и в миг исчез.

Волокна серой паутины

Плывут и тянутся с небес.

 

Ползут, как дни земных событий,

Однообразны и мутны.

Но сеть из этих легких нитей

Тяжеле смертной пелены.

 

И в прахе душном, в дыме пыльном,

К последней гибели спеша,

Напрасно в ужасе бессильном

Оковы жизни рвет душа.

 

А капли тонкие по крыше

Едва стучат, как в робком сне.

Молю вас, капли, тише, тише...

О, тише плачьте обо мне!

Пьявки

 

Там, где заводь тихая, где молчит река,

Липнут пьявки чёрные к корню тростника.

 

В страшный час прозрения, на закате дней,

Вижу пьявок, липнущих и к душе моей.

 

Но душа усталая мертвенно тиха.

Пьявки, пьявки чёрные жадного греха!

 

1902

Родина

 

В темнице сидит заключённый

Под крепкою стражей,

Неведомый рыцарь, пленённый

Изменою вражей.

 

И думает рыцарь, горюя:

«Не жалко мне жизни.

Мне страшно одно, что умру я

Далёкий отчизне.

 

Стремлюся я к ней неизменно

Из чуждого края

И думать о ней, незабвенной,

Хочу, умирая».

 

Но ворон на прутья решётки

Садится беззвучно.

«Что, рыцарь, задумался, кроткий?

Иль рыцарю скучно?»

 

Тревогою сердце забилось,

И рыцарю мнится ‒

С недоброю вестью явилась

Недобрая птица.

 

«Тебя не посмею спугнуть я,

Ты здешний, ‒ я дальний...

Молю, не цепляйся за прутья,

О, ворон печальный!

 

Меня с моей думой бесплодной

Оставь, кто б ты ни был».

Ответствует гость благородный:

«Я вестником прибыл.

 

Ты родину любишь земную,

О ней помышляешь.

Скажу тебе правду иную ‒

Ты правды не знаешь.

 

Отчизна тебе изменила,

Навеки ты пленный;

Но мира она не купила

Напрасной изменой:

 

Предавшую предали снова ‒

Лукаво напали,

К защите была не готова,

И родину взяли.

 

Покрыта позором и кровью,

Исполнена страха...

Ужели ты любишь любовью

Достойное праха?»

 

Но рыцарь вскочил, поражённый

Неслыханной вестью,

Объят его дух возмущённый

И гневом, и местью;

 

Он ворона гонит с укором

От окон темницы...

Но вдруг отступил он под взором

Таинственной птицы.

 

И снова спокойно и внятно,

Как будто с участьем,

Сказал ему гость непонятный:

«Смирись пред несчастьем.

 

Истлело достойное тленья,

Всё призрак, что было.

Мы живы лишь силой смиренья,

Единою силой.

 

Не веруй, о рыцарь мой, доле

Постыдной надежде.

Не думай, что был ты на воле

Когда-либо прежде,

 

Пойми ‒ это сон был свободы,

Пускай и короткий.

Ты прожил все долгие годы

В плену, за решёткой.

 

Ты рвался к далёкой отчизне,

Любя и страдая.

Есть родина, чуждая жизни,

И вечно живая».

 

Умолк... И шуршат только перья

О прутья лениво.

И рыцарь молчит у преддверья

Свободы нелживой.

 

1897

Росное имя

 

Вал. Нувелю

 

Мы вчера говорили, говорили...

Прекрасные, ясные цветы вырастали,

тонкие, стройные травы всходили,

вырастали, всходили ‒ и вяли...

 

Сухие стебли поникли, повисли,

и не было ничего, что было...

Нас связали слова и мысли,

а Страшное Имя разделило.

 

Мы разошлись забвенно и косно,

не знаю ‒ праведно иль греховно...

Ужели навек всё меж нами безросно,

и безросно, и безлюбовно?

 

1904

Свет

 

Стоны,

  Стоны,

  Истомные,

  Бездонные,

  Долгие звоны

  Похоронные,

  Стоны,

  Стоны...

  Жалобы,

  Жалобы на Отца...

  Жалость язвящая, жаркая,

  Жажда конца,

  Жалобы,

  Жалобы...

Узел туже, туже,

Путь все круче, круче,

Все уже, уже, уже,

Угрюмей тучи,

Ужас душу рушит,

Узел душит,

Узел туже, туже, туже...

  Господи, Господи, – нет!

  Вещее сердце верит!

  Боже мой, нет!

  Мы под крылами Твоими.

  Ужас. И стоны. И тьма... а над ними

  Твой немеркнущий Свет.

 

1915

Свобода

 

Я не могу покоряться людям.

Можно ли рабства хотеть?

Целую жизнь мы друг друга судим,—

Чтобы затем — умереть.

 

Я не могу покоряться Богу,

Если я Бога люблю.

Он указал мне мою дорогу,

Как от нее отступлю?

 

Я разрываю людские сети —

Счастье, унынье и сон.

Мы не рабы,— но мы Божьи дети,

Дети свободны, как Он.

 

Только взываю, именем Сына,

К Богу, Творцу Бытия:

Отче. вовек Да будут едино

Воля Твоя и моя!

Свободный стих

 

Приманной легкостью играя,

Зовет, влечет свободный стих.

И соблазнил он, соблазняя,

Ленивых, малых и простых.

 

Сулит он быстрые ответы

И достиженья без борьбы.

За мной! За мной! И вот поэты

Стиха свободного рабы.

 

Они следят его извивы,

Сухую ломкость, скрип углов,

Узор пятнисто–похотливый

Икающих и пьяных слов...

 

Немало слов с подолом грязным

Войти боялись... А теперь

Каким ручьем однообразным

Втекают в сломанную дверь!

 

Втекли, вшумели и врылились...

Гогочет уличная рать.

Что ж! Вы недаром покорились:

Рабы не смеют выбирать.

 

Без утра пробил час вечерний,

И гаснет серая заря...

Вы отданы на посмех черни

Коварной волею царя!

 

…………. .

А мне – лукавый стих угоден.

Мы с ним веселые друзья.

Живи, свободный! Ты свободен –

Пока на то изволю я.

 

Пока хочу – играй, свивайся

Среди ухабов и низин.

Звени, тянись и спотыкайся,

Но помни: я твой властелин.

 

И чуть запросит сердце тайны,

Напевных рифм и строгих слов –

Ты в хор вольешься неслучайный

Созвучно–длинных, стройных строф.

 

Многоголосы, тугозвонны,

Они полетны и чисты –

Как храма белого колонны,

Как неба снежного цветы.

 

1915

Святое

 

Печали есть повсюду...

Мне надоели жалобы;

Стихов слагать не буду...

О, мне иное жало бы!

 

Пчелиного больнее,

Змеиного колючее...

Чтоб ранило вернее, –

И холодило, жгучее.

 

Не яд, не смерть в нем будет;

Но, с лаской утаенною,

Оно, впиваясь, – будит,

Лишь будит душу сонную.

 

Чтобы душа дрожала

От счастия бессловного...

Хочу – святого жала,

Божественно–любовного.

 

1905

Сейчас

 

Как скользки улицы отвратные,

Какая стыдь!

Как в эти дни невероятные

Позорно – жить!

 

Лежим, заплеваны и связаны

По всем углам.

Плевки матросские размазаны

У нас по лбам.

 

Столпы, радетели, водители

Давно в бегах.

И только вьются согласители

В своих Це–ках.

 

Мы стали псами под заборными,

Не уползти!

Уж разобрал руками черными

Викжель – пути...

 

9 ноября 1917

Сентиментальное стихотворенье

 

Час одиночества укромный,

Снегов молчанье за окном,

Тепло... Цветы... Свет лампы томный ‒

И письма старые кругом.

 

Бегут мгновения немые...

Дыханье слышу тишины...

И милы мне листы живые

Живой и нежной старины.

 

Истлело всё, что было тленьем,

Осталась радость чистоты.

И я с глубоким умиленьем

Читаю бледные листы.

 

«Любовью, смерти не подвластной,

Люблю всегда, люблю навек...»

Искал победы не напрасно

Над смертью смелый человек.

 

Душа, быть может, разлюбила ‒

Что нам до мимолётных снов?

Хранит таинственная сила

Бессмертие рожденных слов.

 

Они когда-то прозвучали...

Пусть лжив торжественный обет,

Пускай забыты все печали ‒

Словам, словам забвенья нет!

 

Теснятся буквы чёрным роем,

Неверность верную храня,

И чистотою, и покоем

От лжи их веет на меня.

 

Живите, звуков сочетанья,

И повторяйтесь без конца.

Вы, сердца смертного созданья,

Сильнее своего творца.

 

. . . . . . . . . .

Летит мгновенье за мгновеньем,

Молчат снега, и спят цветы...

И я смотрю с благоговеньем

На побледневшие листы.

 

1896

Серенада

 

Из лунного тумана

Рождаются мечты.

Пускай, моя Светлана,

Меня не любишь ты.

 

Пусть будет робкий лепет

Неуловимо тих,

Пусть тайным будет трепет

Незвучных струн моих.

 

Награды не желая,

Душа моя горит.

Мой голос, дорогая,

К тебе не долетит.

 

Я счастье ненавижу,

Я радость не терплю.

О, пусть тебя не вижу,

Тем глубже я люблю.

 

Да будет то, что будет,

Светла печаль моя.

С тобой нас Бог рассудит ‒

И к Богу ближе я.

 

Ищу мою отраду

В себе ‒ люблю тебя.

И эту серенаду

Слагаю для себя.

 

1897

Серое платьице

 

Девочка в сером платьице…

Косы как будто из ваты…

Девочка, девочка, чья ты?

Мамина… Или ничья.

Хочешь – буду твоя.

Девочка в сером платьице…

Веришь ли, девочка, ласке?

Милая, где твои глазки?

Вот они, глазки. Пустые.

У мамочки точно такие.

Девочка в сером платьице,

А чем это ты играешь?

Что от меня закрываешь?

Время ль играть мне, что ты?

Много спешной работы.

То у бусинок нить раскушу,

То первый росток подсушу,

Вырезаю из книг странички,

Ломаю крылья у птички…

Девочка в сером платьице,

Девочка с глазами пустыми,

Скажи мне, как твоё имя?

А по-своему зовёт меня всяк:

Хочешь эдак, а хочешь так.

Один зовёт разделеньем,

А то враждою,

Зовут и сомненьем,

Или тоскою.

Иной зовёт скукою,

Иной мукою…

А мама-Смерть – Разлукою,

Девочку в сером платьице…

Сложности

 

К простоте возвращаться – зачем?

Зачем – я знаю, положим.

Но дано возвращаться не всем.

Такие, как я, не можем.

 

Сквозь колючий кустарник иду,

Он цепок, мне не пробиться...

Но пускай упаду,

До второй простоты не дойду,

Назад – нельзя возвратиться.

Смиренность

 

Учитель жизни всех нас любит

И дал нам силы ‒ по судьбе.

Смиренномудрие нас губит

И страсть к себе.

 

Глаза и лица закрываем,

Бежим от узкого пути...

Зачем мы лжём? Мы знаем, знаем,

Куда идти!

 

1901

Снег

 

Опять он падает, чудесно молчаливый,

   Легко колеблется и опускается...

Как сердцу сладостен полет его счастливый!

   Несуществующий, он вновь рождается...

 

Все тот же, вновь пришел, неведомо откуда,

   В нем холода соблазны, в нем забвенье...

Я жду его всегда, как жду от Бога чуда,

   И странное с ним знаю единенье.

 

Пускай уйдет опять – но не страшна утрата.

   Мне радостен его отход таинственный.

Я вечно буду ждать его безмолвного возврата,

   Тебя, о ласковый, тебя, единственный.

 

Он тихо падает, и медленный и властный...

   Безмерно счастлив я его победою...

Из всех чудес земли тебя, о снег прекрасный,

   Тебя люблю... За что люблю – не ведаю.

 

1897

Снежные хлопья

 

Глухим путем, неезженным,

На бледном склоне дня

Иду в лесу оснеженном,

Печаль ведет меня.

 

Молчит дорога странная,

Молчит неверный лес...

Не мгла ползет туманная

С безжизненных небес —

 

То вьются хлопья снежные

И, мягкой пеленой,

Бесшумные, безбрежные,

Ложатся предо мной.

 

Пушисты хлопья белые,

Как пчел веселых рой,

Играют хлопья смелые

И гонятся за мной,

 

И падают, и падают...

К земле все ближе твердь...

Но странно сердце радуют

Безмолвие и смерть.

 

Мешается, сливается

Действительность и сон,

Все ниже опускается

Зловещий небосклон —

 

И я иду и падаю,

Покорствуя судьбе,

С неведомой отрадою

И мыслью — о тебе.

 

Люблю недостижимое,

Чего, быть может, нет...

Дитя мое любимое,

Единственный мой свет!

 

Твое дыханье нежное

Я чувствую во сне,

И покрывало снежное

Легко и сладко мне.

 

Я знаю, близко вечное,

Я слышу, стынет кровь...

Молчанье бесконечное...

И сумрак... И любовь.

 

1894

Сны

 

Всё дождик да дождик... Всё так же качается

Под мокрым балконом верхушка сосны...

О, дни мои мёртвые! Ночь надвигается ‒

И я оживаю. И жизнь моя ‒ сны.

 

И вплоть до зари, пробуждения вестницы, ‒

Я в мире свершений. Я радостно сплю.

Вот узкие окна... И белые лестницы...

И все, кто мне дорог... И всё, что люблю.

 

Притихшие дети, весёлые странники,

И те, кто боялся, что сил не дано...

Все ныне со мною, все ныне избранники,

Одною любовью мы слиты в одно.

 

Какие тяжёлые волны курения,

Какие цветы небывалой весны,

Какие молитвы, какие служения...

..............................

 

Какие живые, великие сны!

 

1901

Соблазн

 

П. П. Перцову

 

Великие мне были искушенья.

Я головы пред ними не склонил.

Но есть соблазн... соблазн уединенья...

Его доныне я не победил.

 

Зовет меня лампада в тесной келье,

Многообразие последней тишины,

Блаженного молчания веселье –

И нежное вниманье сатаны.

 

Он служит: то светильник зажигает,

То рясу мне поправит на груди,

То спавшие мне четки подымает

И шепчет: «С Нами будь, не уходи!

 

Ужель ты одиночества не любишь?

Уединение – великий храм.

С людьми... их не спасешь, себя погубишь,

А здесь, один, ты равен будешь Нам.

 

Ты будешь и не слышать, и не видеть,

С тобою – только Мы, да тишина.

Ведь тот, кто любит, должен ненавидеть,

А ненависть от Нас запрещена.

 

Давно тебе моя любезна нежность...

Мы вместе, вместе... и всегда одни;

Как сладостна спасенья безмятежность!

Как радостны лампадные огни!»

……………….

 

О, мука! О, любовь! О, искушенья!

Я головы пред вами не склонил.

Но есть соблазн, – соблазн уединенья,

Его никто еще не победил.

 

1900

Сонет

 

Один я в келии неосвещённой.

С предутреннего неба, из окна,

Глядит немилая, холодная весна.

Но, неприветным взором не смущённой,

Своей душе, в безмолвие влюблённой,

Не страшно быть одной, в тени, без сна.

И слышу я, как шепчет тишина

О тайнах красоты невоплощённой.

 

Лишь неразгаданным мечтанья полны.

Не жду и не хочу прихода дня.

Гармония неслышная таится

В тенях, в нетрепетной заре... И мнится:

Созвучий нерожденных вкруг меня

Поют и плещут жалобные волны.

 

1897

Сонет (Не страшно мне...)

 

Не страшно мне прикосновенье стали

И острота и холод лезвия.

Но слишком тупо кольца жизни сжали

И, медленные, душат как змея.

Но пусть развеются мои печали,

Им не открою больше сердца я...

Они далекими отныне стали,

Как ты, любовь ненужная моя!

 

Пусть душит жизнь, но мне не душно.

Достигнута последняя ступень.

И, если смерть придет, за ней послушно

Пойду в ее безгорестную тень:–

Так осенью, светло и равнодушно,

На бледном небе умирает день.

 

1894

Сообщники

 

В. Брюсову

 

Ты думаешь. Голгофа миновала,

При Понтии Пилате пробил час,

И жизнь уже с тех пор не повторяла

Того, что быть могло ‒ единый раз?

 

Иль ты забыл? Недавно мы с тобою

По площади бежали второпях,

К судилищу, где двое пред толпою

Стояли на высоких ступенях.

 

И спрашивал один, и сомневался,

Другой молчал, ‒ как и в былые дни.

Ты всё вперед, к ступеням порывался...

Кричали мы: распни Его, распни!

 

Шел в гору Он ‒ ты помнишь? ‒ без сандалий...

И ждал Его народ из ближних мест.

С Молчавшего мы там одежды сняли

И на верёвках подняли на крест.

 

Ты, помню, был на лестнице, направо...

К ладони узкой я приставил гвоздь.

Ты стукнул, молотком по шляпке ржавой, ‒

И вникло остриё, не тронув кость.

 

Мы о хитоне спорили с тобою,

В сторонке сидя, у костра, вдвоём...

Не на тебя ль попала кровь с водою,

Когда ударил я Его копьем?

 

И не с тобою ли у двери гроба

Мы тело сторожили по ночам?

. . . . . . . . .

Вчера, и завтра, и до века, оба ‒

Мы повторяем казнь ‒ Ему и нам.

 

1902

Сосны

 

Желанья всё безмернее,

Все мысли об одном.

Окно мое вечернее,

И сосны под окном.

 

Стволы у них багровые,

Колюч угрюмый сад.

Суровые, сосновые

Стволы скрипят, скрипят.

 

Безмернее хотения,

Мечтания острей ‒

Но это боль сомнения

У запертых дверей.

 

А сосны всё качаются

И всё шумят, шумят,

Как будто насмехаются,

Как будто говорят:

 

«Бескрылые, бессильные,

Унылые мечты.

Взгляни: мы тоже пыльные,

Сухие, как и ты.

 

Качаемся, беспечные,

Нет лета, нет зимы...

Мы мёртвые, мы вечные,

Твоя душа - и мы.

 

Твоя душа, в мятежности,

Свершений не дала.

Твоя душа без нежности,

А сердце ‒ как игла».

 

Не слушаю, не слушаю,

Проклятье, иглы, вам!

И злому равнодушию

Себя я не предам,

 

Любви хочу и веры я...

Но спит душа моя.

Смеются сосны серые,

Колючие ‒ как я.

 

1902

Стариковы речи

 

Иль дует от оконницы?

Я кутаюсь, я зябну у огня...

Ломоты да бессонницы

Измучили, ослабили меня.

 

Гляжу на уголь тлеющий,

На жалобный, на пепельный налёт,

И в памяти слабеющей

Все прошлое, вся жизнь моя встаёт.

 

Грехи да заблуждения...

Но буду ли их ныне вспоминать?

Великого учения

Премудрую постиг я благодать.

 

Погибель и несчастие ‒

Лишь в суетной покорности страстям.

Явил Господь бесстрастие,

Бесстрастие Он заповедал нам.

 

Любовь, ‒ но не любовную,

Греховную, рождённую в огне,

А чистую, бескровную ‒

Духовную ‒ Он посылает мне.

 

Изменникам ‒ прощение,

Друзьям моим и недругам ‒ привет...

О, вечное смирение!

О, сладостный, о, радостный завет!

 

Все плоть моя послушнее...

Распаяно последнее звено.

Чем сердце равнодушнее ‒

Тем Господу угоднее оно.

 

Гляжу в очаг, на тление...

От тления лишь дух освобожден.

Какое умиление!

В нечестии весь мир, ‒ а я спасён!

 

1902

Стекло

 

В стране, где все необычайно,

Мы сплетены победной тайной.

Но в жизни нашей, не случайно,

Разъединяя нас, легло

Меж нами темное стекло.

Разбить стекла я не умею.

Молить о помощи не смею;

Приникнув к темному стеклу,

Смотрю в безрадужную мглу,

И страшен мне стеклянный холод...

Любовь, любовь! О дай мне молот,

Пусть ранят брызги, все равно,

Мы будем помнить лишь одно,

Что там, где все необычайно.

Не нашей волей, не случайно,

Мы сплетены последней тайной...

 

Услышит Бог. Кругом светло.

Он даст нам сил разбить стекло.

 

1904

Стихотворный вечер в «Зеленой Лампе»

 

Перестарки и старцы и юные

Впали в те же грехи:

Берберовы, Злобины, Бунины

Стали читать стихи.

 

Умных и средних и глупых,

Ходасевичей и Оцупов

Постигла та же беда.

 

Какой мерою печаль измерить?

О, дай мне, о, дай мне верить,

Что это не навсегда!

 

В «Зеленую Лампу» чинную

Все они, как один, –

Георгий Иванов с Ириною;

Юрочка и Цетлин,

 

И Гиппиус, ветхая днями,

Кинулись со стихами,

Бедою Зеленых Ламп.

 

Какою мерою поэтов мерить?

О, дай мне, о, дай мне верить

Не только в хорей и ямб.

 

И вот оно, вот, надвигается:

Властно встает Оцуп.

Мережковский с Ладинским сливается

В единый небесный клуб,

 

Словно отрок древне–еврейский,

Заплакал стихом библейским

И плачет, и плачет Кнут...

 

Какой мерою испуг измерить?

О, дай мне, о, дай мне верить,

Что в зале не все заснут.

Страны уныния

 

Минуты уныния...

Минуты забвения...

И мнится ‒ в пустыне я...

Сгибаю колени я,

Молюсь ‒ но не молится

Душа несогретая,

Стучу ‒ не отворится,

Зову ‒ без ответа я...

Душа словно тиною

Окутана вязкою,

И страх, со змеиною

Колючею ласкою,

Мне в сердце впивается,

И проклят отныне я...

Но нет дерзновения.

Кольцо замыкается...

О, страны забвения!

О, страны уныния!

 

1902

Страх и смерть

 

Я в себе, от себя, не боюсь ничего,

Ни забвенья, ни страсти.

Не боюсь ни унынья, ни она моего ‒

Ибо всё в моей власти.

 

Не боюсь ничего и в других, от других;

К ним нейду за наградой;

Ибо в людях люблю не себя... И от них

Ничего мне не надо.

 

И за правду мою не боюсь никогда,

Ибо Верю в хотенье.

И греха не боюсь, ни обид, ни труда...

Для греха ‒ есть прощенье.

 

Лишь одно, перед чем я навеки без сил ‒

Страх последней разлуки.

Я услышу холодное веянье крыл...

Я не вынесу муки.

 

О Господь мой и Бог! Пожалей, успокой,

Мы так слабы и наги!

Дай мне сил перед Ней, чистоты пред Тобой

И пред жизнью ‒ отваги...

 

1901

Стук

 

Полночная тень. Тишина.

Стук сердца и стук часов.

Как ночь непонятно черна!

Как тяжек её покров!

 

Но знаю: бессильных сердец

Ещё неподвижней мрак.

Тебе я молюсь, о Отец!

Подай мне голос, иль знак!

 

Сильней, чем себя и людей,

Я душу свою люблю.

И надвое волей моей

Я душу переломлю.

 

И стала живой тишина.

В ней, тёмной, слышу ответ:

Пусть ночь бесконечно длинна, ‒

Из тьмы да родится свет!

 

1900

Счастье

 

Есть счастье у нас, поверьте,

   И всем дано его знать.

В том счастье, что мы о смерти

   Умеем вдруг забывать.

Не разумом, ложно–смелым.

   (Пусть знает,— твердит свое),

Но чувственно, кровью, телом

   Не помним мы про нее.

 

О, счастье так хрупко, тонко:

   Вот слово, будто меж строк;

Глаза больного ребенка;

   Увядший в воде цветок,—

И кто–то шепчет: «Довольно!»

   И вновь отравлена кровь,

И ропщет в сердце безвольном

   Обманутая любовь.

 

Нет, лучше б из нас на свете

   И не было никого.

Только бы звери, да дети,

   Не знающие ничего.

 

Весна 1933

Сызнова

 

Хотим мы созидать ‒ и разрушать.

Всё сызнова начнём, сначала.

Ужели погибать и воскресать

Душа упрямая устала?

 

Всё сызнова начнём; остановись,

Жужжащая уныло прялка,

Нить, перетлевшая давно, ‒ порвись!

Мне в прошлом ничего не жалко.

 

А если не порвёшься ‒ рассечём.

Мой гнев, удар мой, непорочен.

Разделим наше бытие мечом:

Клинок мерцающий отточен...

 

1907

Так есть

 

Если гаснет свет ‒ я ничего не вижу.

Если человек зверь ‒ я его ненавижу.

Если человек хуже зверя ‒ я его убиваю.

Если кончена моя Россия ‒ я умираю.

 

Февраль 1918

Так ли?

 

Бегу от горько-сложной боли я,

От праздных мыслей, праздных слов.

Бегу от судорог безволия

И перепутанных узлов.

 

О, эти злобные туманности,

Порывный взлёт, ‒ падений пыль...

Не лучше ль в тихой безжеланности

Уснуть, как спит степной ковыль?..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

1907

Там

 

Я в лодке Харона, с гребцом безучастным.

Как олово, густы тяжелые воды.

Туманная сырость над Стиксом безгласным.

Из темного камня небесные своды.

Вот Лета. Не слышу я лепета Леты.

Беззвучны удары раскидистых весел.

На камень небесный багровые светы

Фонарь наш неяркий и трепетный бросил.

Вода непрозрачна и скована ленью...

Разбужены светом, испуганы тенью,

Преследуют лодку в бесшумной тревоге

Тупая сова, две летучие мыши,

Упырь тонкокрылый, седой и безногий...

Но лодка скользит не быстрей и не тише.

Упырь меня тронул крылом своим влажным...

Бездумно слежу я за стаей послушной,

И все мне здесь кажется странно–неважным,

И сердце, как там, на земле, – равнодушно.

Я помню, конца мы искали порою,

И ждали, и верили смертной надежде...

Но смерть оказалась такой же пустою,

И так же мне скучно, как было и прежде.

Ни боли, ни счастья, ни страха, ни мира,

Нет даже забвения в ропоте Леты...

Над Стиксом безгласным туманно и сыро,

И алые бродят по камням отсветы.

 

1900

Тварь

 

Царица вечно-ясная,

Душа моей души!

Зову тебя, прекрасная,

Зову тебя, спеши!

 

Но знаю, на свидание

Придёшь ты не одна:

Придёт мое страдание,

Мой грех, моя вина.

 

И пред тобой, обиженной,

Склоняться буду ниц.

И слёзы пить униженно

С опущенных ресниц.

 

Прости мне! Бесконечности

В любви я не достиг.

Творю тебя не в вечности, ‒

Творю на краткий миг.

 

Приходишь ты, рождённая

Лишь волею моей.

И, волею зажжённая,

Погаснешь вместе с ней.

 

Шатаясь, отодвинешься, ‒

Чуть ослабею я...

И молча опрокинешься

Во мглу небытия.

 

1907

Тихое пламя

 

Я сам найду мою отраду.

Здесь всё моё, здесь только я.

Затеплю тихую лампаду,

Люблю её. Она моя.

 

Как пламя робкое мне мило!

Не ослепляет и не жжёт.

Зачем мне грубое светило

Недосягаемых высот?

. . . . . . .

 

Увы! Заря меня тревожит

Сквозь, шёлк содвинутых завес,

Огонь трепещущий не может

Бороться с пламенем небес.

 

Лампада робкая бледнеет...

Вот первый луч ‒ вот алый меч...

И плачет сердце... Не умеет

Огня лампадного сберечь!

 

1901

Тли

 

Припав к моему изголовью,

ворчит, будто выстрелы, тишина;

запекшейся черной кровью

ночная дыра полна.

 

Мысли капают, капают скупо;

нет никаких людей...

Но не страшно... И только скука,

что кругом — все рыла тлей.

 

Тли по мартовским алым зорям

прошли в гвоздевых сапогах.

Душа на ключе, на тяжком запоре,

Отврат... тошнота... но не страх.

 

26–29 октября 1917, ночью

Тогда и опять

 

Просили мы тогда, чтоб помолчали

   Поэты о войне;

Чтоб пережить хоть первые печали

   Могли мы в тишине.

Куда тебе! Набросились зверями:

   Война! Войне! Войны!

И крик, и клич, и хлопанье дверями...

   Не стало тишины.

А после, вдруг, ‒ таков у них обычай, ‒

   Военный жар исчез.

Изнемогли они от всяких кличей,

   От собственных словес.

И, юное безвременно состарив,

   Текут, бегут назад,

Чтобы запеть, в тумане прежних марев, ‒

    На прежний лад.

 

1915

Только о себе

 

Нат. Гиппиус

 

Мы, ‒ робкие, ‒ во власти всех мгновений.

Мы, ‒ гордые, ‒ рабы самих себя.

Мы веруем, ‒ стыдясь своих прозрений,

И любим мы, ‒ как будто не любя.

 

Мы, ‒ скромные, ‒ бесстыдно молчаливы.

Мы в радости боимся быть смешны, ‒

И жалобно всегда самолюбивы,

И низменно всегда разделены!

 

Мы думаем, что новый храм построим

Для новой, нам обещанной, земли...

Но каждый дорожит своим покоем

И одиночеством в своей щели.

 

Мы, ‒ тихие, ‒ в себе стыдимся Бога,

Надменные, ‒ мы тлеем, не горя...

О, страшная и рабская дорога!

О, мутная последняя заря!

 

1904

СПБ

Тоске времен

 

Пришли ‒ и стали тени ночи...

            Полонский

 

Ты, уныльница, меня не сторожи,

Ты хитра ‒ и я хитёр, не обморочишь.

Глубоко я провожу мои межи,

И захочешь, да никак не перескочишь.

 

Я узнал тебя во всех твоих путях,

Ты сближаешь два обратные желанья,

Ты сидишь на перепутанных узлах,

Ищешь смешанности, встречности, касанья.

 

Я покорных и несчастных не терплю,

Я рабом твоим, запутчица, не стану.

Ты завяжешь, ‒ я разрежу, разделю,

Не поддамся надоевшему обману.

 

Буду весел я и прост, ‒ пока живу...

Если в сердце, в самом сердце, петлю стянешь, ‒

Я и этот страшный узел разорву...

Не поймаешь, не обманешь, не обманешь...

 

1907

Ты

 

Вешнего вечера трепет тревожный ‒

С тонкого тополя веточка нежная.

Вихря порыв, горячо-осторожный ‒

Синей бездонности гладь безбережная.

 

В облачном небе просвет просиянный ‒

Свежих полей маргаритка росистая.

Меч мой небесный, мой луч острогранный ‒

Тайна прозрачная, ласково-чистая.

 

Ты ‒ на распутьи костер ярко-жадный ‒

И над долиною дымка невестная.

Ты ‒ мой весёлый и беспощадный, ‒

Ты ‒ моя близкая и неизвестная.

 

Ждал я и жду я зари моей ясной,

Неутомимо тебя полюбила я...

Встань же, мой месяц серебряно-красный,

Выйди, двурогая, ‒ Милый мой ‒ Милая...

 

1905

Ты любишь?

 

Был человек. И умер для меня.

И, знаю, вспоминать о нём не надо.

Концу всегда, как смерти, сердце радо,

Концу земной любви ‒ закату дня.

 

Уснувшего я берегу покой.

Да будет лёгкою земля забвенья!

Распались тихо старой цепи звенья...

Но злая жизнь меня свела ‒ с тобой.

 

Когда бываем мы наедине ‒

Тот, мёртвый, третий ‒ вечно между нами.

Твоими на меня глядит очами

И думает тобою ‒ обо мне.

 

Увы! в тебе, как и, бывало, в нём

Не верность ‒ но и не измена...

И слышу страшный, томный запах тлена

В твоих речах, движениях, ‒ во всём.

 

Безогненного чувства твоего,

Чрез мертвеца в тебе, ‒ не принимаю;

И неизменно-строгим сердцем знаю,

Что не люблю тебя, как и его.

 

1896

Тяжки иные тропы...

 

Тяжки иные тропы...

Жизнь ударяет хлеско...

Чьи-то глаза из толпы

взглянули так жестко.

 

Кто ты, усталый, злой,

Путник печальный?

Друг ли далекий мой?

Враг ли мой дальний?

 

В общий мы замкнуты круг

Боли, тоски и заботы...

Верю я, все ж ты мне друг,

Хоть и не знаю, кто ты...

 

1908

У порога

 

На сердце непонятная тревога,

Предчувствий непонятных бред.

Гляжу вперед ‒ и так темна дорога,

Что, может быть, совсем дороги нет.

 

Но словом прикоснуться не умею

К живущему во мне ‒ и в тишине.

Я даже чувствовать его не смею:

Оно как сон. Оно как сон во сне.

 

О, непонятная моя тревога!

Она томительней день ото дня.

И знаю: скорбь, что ныне у порога,

Вся эта скорбь ‒ не только для меня!

 

1913

С.-Петербург

У. С.

 

Наших дедов мечта невозможная,

Наших героев жертва острожная,

Наша молитва устами несмелыми,

Наша надежда и воздыхание, –

Учредительное Собрание, –

Что мы с ним сделали...?

 

12 ноября 1917

Узел

 

Сожму я в узел нить

Меж сердцем и сознаньем.

Хочу разъединить

Себя с моим страданьем.

 

И будет кровь не течь ‒

Ползти, сквозь узел, глухо.

И будет сердца речь

Невнятною для духа.

 

Пусть, тёплое, стучит

И бьётся, спотыкаясь.

Свободный дух молчит,

Молчит, не откликаясь.

 

Храню его полёт

От всех путей страданья.

Он дан мне ‒ для высот

И счастья созерцанья.

 

Узлом себя делю,

Преградой размыкаю.

И если полюблю ‒

Про это не узнаю.

 

Покой и тишь во мне.

Я волей круг мой сузил.

. . . . . . .

Но плачу я во сне,

Когда слабеет узел...

 

1905

Улыбка

 

Поверьте, нет, меня не соблазнит

Печалей прежних путь, давно пройдённый.

Увы! душа покорная хранит

Их горький след, ничем не истреблённый.

 

Года идут, но сердце вечно то же.

Ничто для нас не возвратится вновь,

И ныне мне всех радостей дороже

Моя неразделённая любовь.

 

Ни счастья в ней, ни страха, ни стыда.

Куда ведёт она меня ‒ не знаю...

И лишь в одном душа моя тверда:

Я изменяюсь, ‒ но не изменяю.

 

1897

Успокойся?

 

Своей рукою Вседержитель

К спасенью хочет привести.

И уготована обитель,

И предназначены пути.

 

Все решено от Духа Свята,

Он держит всех судеб ключи,

Он всех спасёт. Не трогай брата,

Не убеждай... Оставь. Молчи.

 

Но если всем своя дорога,

И есть завет: не прекословь, ‒

Зачем же нам, по воле Бога,

Дана ‒ бездейственно ‒ Любовь?

 

1904

Христианин

 

По Ефр. Сирину

 

Всё прах и тлен, всё гниль и грех,

Позор ‒ любовь, безумство ‒ смех,

Повсюду мрак, повсюду смрад,

И проклят мир, и проклят брат.

 

Хочу оков, хочу цепей...

Идите прочь с моих путей!

К Нему ‒ мой вздох, к Нему ‒ мой стон,

В затвор иду ‒ в затворе Он!

 

1901

Христу

 

Мы не жили ‒ и умираем

Среди тьмы.

Ты вернёшься... Но как узнаем

Тебя ‒ мы?

 

Все дрожим и себя стыдимся,

Тяжёл мрак.

Мы молчаний Твоих боимся...

О, дай знак!

 

Если нет на земле надежды ‒

То всё ‒ прах.

Дай коснуться Твоей одежды,

Забыть страх.

 

Ты во дни, когда был меж нами,

Сказал Сам:

«Не оставлю вас сиротами,

Приду к вам».

 

Нет Тебя. Душа не готова,

Не бил час.

Но мы верим, ‒ Ты будешь снова

Среди нас.

 

1901

Цветы ночи

 

О, ночному часу не верьте!

Он исполнен злой красоты.

В этот час люди близки к смерти,

Только странно живы цветы.

 

Темны, теплы тихие стены,

И давно камин без огня...

И я жду от цветов измены, –

Ненавидят цветы меня.

 

Среди них мне жарко, тревожно,

Аромат их душен и смел, –

Но уйти от них невозможно,

Но нельзя избежать их стрел.

 

Свет вечерний лучи бросает

Сквозь кровавый шелк на листы...

Тело нежное оживает,

Пробудились злые цветы.

 

С ядовитого арума мерно

Капли падают на ковер...

Все таинственно, все неверно...

И мне тихий чудится спор.

 

Шелестят, шевелятся, дышат,

Как враги, за мною следят.

Все, что думаю, – знают, слышат

И меня отравить хотят.

 

О, часу ночному не верьте!

Берегитесь злой красоты.

В этот час мы все ближе к смерти,

Только живы одни цветы.

 

1894

Цепь

 

Один иду, иду чрез площадь снежную,

Во мглу вечернюю, легко-туманную,

И думу думаю, одну, мятежную,

Всегда безумную, всегда желанную.

 

Колокола молчат, молчат соборные,

И цепь оградная во мгле недвижнее.

А мимо цепи, вдаль, как тени чёрные,

Как привидения, ‒ проходят ближние.

 

Идут ‒ красивые, и безобразные,

Идут весёлые, идут печальные;

Такие схожие ‒ такие разные,

Такие близкие, такие дальные...

 

Где ненавистные ‒ и где любимые?

Пути не те же ли всем уготованы?

Как звенья чёрные, ‒ неразделимые,

Мы в цепь единую навеки скованы.

 

1902

Час третий

 

Три раза искушаема была Любовь моя.

И мужественно борется... сама Любовь, не я.

 

Вставало первым странное и тупо-злое тело.

Оно, слепорождённое, прозрений не хотело.

 

И яростно противилось, и падало оно,

Но было волей светлою Любви ‒ озарено.

 

Потом душа бездумная, ‒ опять слепая сила, ‒

Привычное презрение и холод возрастила.

 

Но волею горячею растоплен колкий лёд:

Пускай в оврагах холодно, ‒ черёмуха цветёт!

 

О, дважды искушённая, дрожи пред третьим разом!

Встает мой ярко-огненный, мой беспощадный разум!

 

Ты разум человеческий, его огонь и тишь,

Своей одною силою, Любовь, ‒ не победишь.

 

Не победишь, живущая в едином сердце тленном,

Лишь в сердце человеческом, изменном и забвенном.

 

Но если ты не здешнего ‒ иного сердца дочь, ‒

Себя борьбою с разумом напрасно не порочь.

 

Земная ярость разума светла, но не бездонна.

Любовь! Ты власти разума, как смерти, неподклонна.

 

Но в Третий час к Создавшему, приникнув, воззови, ‒

И Сам придёт Защитником рождённой Им ‒ Любви.

 

1906

Часы стоят

 

Часы остановились. Движенья больше нет.

Стоит, не разгораясь, за окнами рассвет.

 

На скатерти холодной на убранный прибор,

Как саван белый, складки свисают на ковёр.

 

И в лампе не мерцает блестящая дуга...

Я слушаю молчанье, как слушают врага.

 

Ничто не изменилось, ничто не отошло;

Но вдруг отяжелело, само в себе вросло.

 

Ничто не изменилось, с тех пор как умер звук.

Но точно где–то властно сомкнули тайный круг.

 

И всё, чем мы за краткость, за лёгкость дорожим, ‒

Вдруг сделалось бессмертным, и вечным – и чужим.

 

Застыло, каменея, как тело мертвеца...

Стремленье – но без воли. Конец – но без конца.

 

И вечности безглазой беззвучен строй и лад.

Остановилось время. Часы, часы стоят!

 

1902

Чёрный серп

 

Спеленут, лежу, покорный,

Лежу я очень давно;

А месяц, чёрный-пречёрный,

Глядит на меня в окно.

Мне страшно, что месяц чёрный...

А, впрочем, ‒ не всё ль равно?

Когда-то я был упорный,

Вил цепь, за звеном звено...

Теперь, как пёс подзаборный,

Лежу да твержу одно:

И чем мой удел позорный?

Должно быть так суждено.

Водицы бы мне наговорной, ‒

Да нет её, не дано;

Чьей силою чудотворной

Вода перейдет в вино?

И страх мой ‒ и тот притворный:

Я рад, что кругом темно,

Что месяц корявый, чёрный,

Глядит на меня в окно.

 

1908

Числа

 

Бездонного, предчувственного смысла

И благодатной мудрости полны,

Как имена вторые, ‒ нам даны

  Божественные числа.

 

И день, когда родимся, налагает

На нас печать заветного числа;

До смерти наши мысли и дела

  Оно сопровождает.

 

И между числами ‒ меж именами ‒

То близость, то сплетенье, то разлад.

Мир чисел, мы, ‒ как бы единый сад,

С различными цветами.

 

Земная связь людей порою рвётся,

Вот ‒ кажется ‒ и вовсе порвалась...

Но указанье правды ‒ чисел связь

Навеки остаётся.

 

В одеждах одинаковых нас трое.

Как знак различия и общности, легло

На ткани алой ‒ белое число,

Для каждого ‒ родное.

 

Наш первый ‒ 2. Второй, с ним, повторяясь,

Своё, для третьего, прибавил ‒ 6.

И вот, в обоих первых ‒ третий есть,

Из сложности рождаясь.

 

Пусть нет узла ‒ его в себе мы носим.

Никто сплетенных чисел не рассек.

А числа, нас связавшие навек, ‒

2, 26 и 8.

 

1903

Что есть грех? 

 

В. Ф. Нувелю

 

Гpex ‒ маломыслие и малодеянье,

Самонелюбие ‒ самовлюблённость,

И равнодушное саморассеянье,

И успокоенная упоённость.

 

Грех ‒ легкочувствие и легкодумие,

Полупроказливость ‒ полуволненье.

Благоразумное полубезумие,

Полувнимание ‒ полузабвенье.

 

Грех ‒ жить без дерзости и без мечтания,

Не признаваемым ‒ и не гонимым.

Не знать ни ужаса, ни упования

И быть приемлемым, но не любимым.

 

К стыду и гордости ‒ равнопрезрение...

Всему покорственный привет без битвы...

Тяжеле всех грехов ‒ Богоубьение,

Жизнь без проклятия ‒ и без молитвы.

 

1902

Швея

 

Уж третий день ни с кем не говорю...

А мысли ‒ жадные и злые.

Болит спина; куда ни посмотрю ‒

Повсюду пятна голубые.

 

Церковный колокол гудел; умолк;

Я все наедине с собою.

Скрипит и гнётся жарко-алый шёлк

Под неумелою иглою.

 

На всех явлениях лежит печать.

Одно с другим как будто слито.

Приняв одно ‒ стараюсь угадать

За ним другое, ‒ то, что скрыто.

 

И этот шёлк мне кажется ‒ Огнём.

И вот уж не огнём ‒ а Кровью.

А кровь ‒ лишь знак того, что мы зовём

На бедном языке ‒ Любовью.

 

Любовь ‒ лишь звук... Но в этот поздний час

Того, что дальше, ‒ не открою.

Нет, не огонь, не кровь... а лишь атлас

Скрипит под робкою иглою.

 

1901

Шутка

 

Не слушайте меня, не стоит: бедные

   Слова я говорю; я – лгу.

И если в сердце знанья есть победные, –

   Я от людей их берегу.

 

Как дети, люди: злые и невинные,

   Любя, умеют оскорблять.

Они еще не горные – долинные...

   Им надо знать, – но рано знать.

 

Минуют времена узаконенные...

   Заветных сроков ждет душа.

А до времен, молчаньем утомленные,

   Мы лжем, скучая и – смеша.

 

Так и теперь, сплетая речь размерную,

   Лишь о ненужностях твержу.

А тайну грозную, последнюю и верную, –

   Я все равно вам не скажу.

 

1905

Электричество

 

Две нити вместе свиты,

Концы обнажены.

То «да» и «нет» не слиты,

Не слиты – сплетены.

Их темное сплетенье

И тесно, и мертво,

Но ждет их воскресенье,

И ждут они его.

Концов концы коснутся –

Другие «да» и «нет»

И «да» и «нет» проснутся,

Сплетенные сольются,

И смерть их будет – Свет.

 

1901

Юный март

 

«Allons, enfants, de la patrie...»

 

Пойдем на весенние улицы,

Пойдем в золотую метель.

Там солнце со снегом целуется

И льет огнерадостный хмель.

 

По ветру, под белыми пчелами,

Взлетает пылающий стяг.

Цвети меж домами веселыми

Наш гордый, наш мартовский мак!

 

Еще не изжито проклятие,

Позор небывалой войны,

Дерзайте! Поможет нам снять его

Свобода великой страны.

 

Пойдем в испытания встречные,

Пока не опущен наш меч.

Но свяжемся клятвой навечною

Весеннюю волю беречь!

 

8 марта 1917

Я (от чужого имени)

 

Я Богом оскорблён навек.

За это я в Него не верю.

Я самый жалкий человек,

Я перед всеми лицемерю.

 

Во мне ‒ ко мне ‒ больная страсть:

В себя гляжу, сужу, да мерю...

О, если б сила! Если б ‒ власть!

Но я, любя, в себя не верю.

 

И всё дрожу, и всех боюсь,

Глаза людей меня пугают...

Я не даюсь, я сторонюсь,

Они меня не угадают.

 

А всё ж уйти я не могу;

С людьми мечтаю, негодую...

Стараясь скрыть от них, что лгу,

О правде Божией ‒ толкую, ‒

 

И так веду мою игру,

Хоть притворяться надоело...

Есмь только ‒ я... И я ‒ умру!

До правды мне какое дело?

 

Но не уйду; я слишком слаб;

В лучах любви чужой я греюсь;

Людей и лжи я вечный раб

И на свободу не надеюсь.

 

Порой хочу я всех проклясть -

И лишь несмело обижаю...

Во мне ‒ ко мне ‒ больная страсть.

Люблю себя ‒ и презираю.

 

1901