Роберт
Рождественский

Сам у себя ученик…

Из книги судеб. Имя при рождении – Роберт Станиславович Петкевич.

Даты жизни:

20 июня 1932, село Косиха, Западно-Сибирский край (ныне – Алтайский край) – 19 августа 1994, Москва.

Известный советский, русский поэт, переводчик, лауреат премии Ленинского комсомола и Государственной премии СССР.

Отец, Станислав Никодимович Петкевич, по национальности поляк, работал в ОГПУ – НКВД. Развёлся с матерью Роберта, когда тому было пять лет. Погиб в бою в Латвии 22 февраля 1945 года (лейтенант, командир взвода 257-го отдельного сапёрного батальона 123-й стрелковой дивизии; похоронен «250 м. южнее деревни Машень Темеровского района Латвийской ССР»).

Мать, Вера Павловна Фёдорова (1913–2001), до войны была директором сельской начальной школы, одновременно училась в медицинском институте. С началом войны была призвана на фронт. С уходом матери на войну Роберт остаётся с бабушкой. Бабушка вскоре умирает, и Вера Павловна решает забрать сына к себе, оформив его как сына полка. Однако по дороге, в Москве, изменяет своё решение, и Роберт попадает в Даниловский детский приёмник.

В 1943 году учился в военно-музыкальной школе.

В 1945 году Вера Павловна выходит замуж за однополчанина, офицера Ивана Ивановича Рождественского (1899–1976). Роберт получает фамилию и отчество отчима. Родители забирают его в Кёнигсберг, где оба служат. После Победы Рождественские переезжают в Ленинград, а в 1948 году – в Петрозаводск.

В 1950 году в журнале «На рубеже» (Петрозаводск) появляются первые публикации стихов Роберта Рождественского. В этом же году Рождественский пробует поступить в Литературный институт имени М. Горького, но неудачно. Год учится на историко-филологическом отделении Петрозаводского государственного университета. В 1951 году со второй попытки поэту удаётся поступить в Литинститут (окончил в 1956), и он переезжает в Москву. В 1955 году в Карелии издаётся книга молодого поэта «Флаги весны». Год спустя здесь же выходит поэма «Моя любовь». В 1955 году Роберт во время практики на Алтае познакомился со студентом консерватории Александром Флярковским, который написал музыку к первой песне на слова Роберта «Твоё окно». В 1972-м Рождественский получил премию Ленинского комсомола. В 1979 году удостоен Государственной премии. Член КПСС с 1977 года.

19 августа 1994 года Роберт Иванович Рождественский умирает в Москве от инфаркта. Похоронен в Переделкине.

В том же году в Москве вышел сборник «Последние стихи Роберта Рождественского».

Роберт Рождественский вошёл в литературу вместе с группой талантливых сверстников, среди которых выделялись Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский… Молодая поэзия 1950-х начинала с броских манифестов, стремясь как можно скорее утвердиться в сознании читателей. Ей, конечно, помогла эстрада, казалось, сам стих молодых лет не мог существовать без звучания. Но, прежде всего, подкупали гражданский и нравственный пафос этой внутренне разнообразной лирики, поэтический взгляд, который утверждает личность творящего человека в центре вселенной.

Характерное свойство поэзии Рождественского – постоянно пульсирующая современность, живая актуальность вопросов, которые он ставит перед самим собой и перед нами. Эти вопросы, как правило, касаются столь многих людей, что мгновенно находят отклик в самых различных кругах. Если выстроить стихи и поэмы Рождественского в хронологическом порядке, то легко можно убедиться, что лирическая исповедь поэта отражает некоторые существенные черты, свойственные нашей общественной жизни, её движение, возмужание, духовные обретения и потери.

Постепенно внешнее преодоление трудностей, весь географический антураж молодёжной литературы того времени сменяются другим настроением – поисками внутренней цельности, твёрдой нравственной и гражданской опоры. В стихи Рождественского врывается публицистика, а вместе с ней и не утихающая память о военном детстве: вот где история и личность впервые драматически соединились, определив во многом дальнейшую судьбу и характер лирического героя.

В стихах поэта о детстве – биография целого поколения, его судьба, решительно определившаяся к середине 1950-х годов, времени серьёзных общественных сдвигов в советской жизни.

Большое место в творчестве Роберта Рождественского занимает любовная лирика. Его герой и здесь целен, как и в других проявлениях своего характера. Это вовсе не означает, что, вступая в зону чувства, он не испытывает драматических противоречий, конфликтов. Напротив, все стихи Рождественского о любви наполнены тревожным сердечным движением. Путь к любимой для поэта – всегда непростой путь; это, по существу, поиск смысла жизни, единственного и неповторимого счастья, путь к себе…

Обращаясь к актуальным поэтическим темам (борьба за мир, преодоление социальной несправедливости и национальной вражды, уроки Второй Мировой войны), проблемам освоения космоса, красоты человеческих отношений, морально-этических обязательств, трудностей и радостей повседневной жизни, зарубежным впечатлениям, Рождественский со своим энергичным, пафосным, «боевым» письмом выступил продолжателем традиций Владимира Маяковского.

С годами отходя от свойственной ему декларативности и разнообразя ритмическую структуру стиха, Рождественский в органичном сплаве публицистической экспрессивности и лиризма создал много текстов для песен, приобретших необычайную популярность, – «Мир», «Стань таким, как я хочу», «Песня неуловимых мстителей», «Неоткрытые острова», «Огромное небо», «Сладка ягода», «Желаю вам», «Мгновения»… Трудно назвать композитора, с которым бы не сотрудничал в разные годы Роберт Иванович. Его соавторами были: Дмитрий Кабалевский, Мурад Кажлаев, Тихон Хренников, Арно Бабаджанян, Раймонд Паулс, Александр Флярковский, Марк Фрадкин, Микаэл Таривердиев, Александра Пахмутова, Евгений Птичкин, Ян Френкель, Максим Дунаевский, Давид Тухманов, Оскар Фельцман, Владимир Шаинский, Евгений Мартынов, Борис Мокроусов, Георгий Мовсесян, Игорь Лученок, Матвей Блантер, Эдуард Ханок, Борис Александров, Евгений Дога, Юрий Саульский, Алексей Экимян, Олег Иванов, Вадим Гамалия, Александр Морозов, Станислав Пожлаков, Евгений Крылатов, Александр Зацепин, Муслим Магомаев, Никита Богословский, Роберт Амирханян, Александр Журбин, Евгений Жарковский, Марк Минков, Александр Броневицкий и многие другие.

Первоисточник: Википедия

Неправда, что время уходит

Автобиография

Автобиографии писать трудно. Особенно для книги. Потому что здесь биография всегда выглядит, как подведение каких-то итогов. И всегда представляешь себе этакого умудрённого опытом, седовласого старца, который хочет на своём примере учить других. Говорю заранее: то, что я пишу – ни в коем случае не подведение итогов. И я не умудрён жизненным опытом. Даже как-то наоборот. Каждый новый день удивителен и неповторим. И самое главное, самое важное, что к этой удивительности нельзя привыкнуть.

И потом биография любого человека всегда связана с биографией страны. Связана необычно прочно. И порой бывает очень трудно выделить что-то сугубо личное, своё, неповторимое.

Автобиографию писать трудно ещё и потому, что вся она (или почти вся) в стихах. Плохо ли, хорошо ли, но поэт всегда говорит в стихах о себе, о своих мыслях, о своих чувствах. Даже когда он пишет о космосе. Итак, автобиографию писать трудно, Так что, возможно, у меня ничего и не выйдет. Но... рискну.

Я родился в 1932 году в селе Косиха, Алтайского края. Это в Сибири, довольно близко от Барнаула. Мать у меня – врач, отец – военный. Мы переехали в Омск — большой город на берегу Иртыша. С этим городом связаны мои самые первые детские впечатления. Их довольно много. Но самое большое – война. Я уже кончил первый класс школы и в июне сорок первого жил в пионерском лагере под Омском.

Отец и мать ушли на фронт. Даже профессиональные военные были убеждены, что «это» скоро кончится. А что касается нас, мальчишек, так мы были просто в этом уверены. Во всяком случае, я написал тогда стихи, в которых, – помню, – последними словами ругал фашистов и давал самую торжественную клятву поскорее вырасти. Стихи были неожиданно напечатаны в областной газете (их туда отвёз наш воспитатель). Свой первый гонорар (что-то около тринадцати рублей) я торжественно принёс первого сентября в школу и отдал в фонд Обороны. (Наверное, это тоже повлияло на благоприятный исход войны). Клятву насчёт вырасти было выполнить довольно сложно. Вырасталось медленно. Медленнее, чем хотелось.

Война затягивалась. Да и росла она вместе с нами. Для нас, пацанов, она была в ежедневных сводках по радио, в ожидании писем с фронта, в лепёшках из жмыха, в цветочных клумбах на площади, раскопанных под картошку.

А потом – уже в конце – она была ещё и в детских домах, где тысячи таких, как я, ждали возвращения родителей. Мои – вернулись. Точнее – взяли меня к себе.

Были бесчисленные переезды с отцом по местам его службы. Менялись города, менялись люди вокруг, менялись школы, в которых я учился. Стихи писал всё это время. Никуда не посылал. Боялся. Но, тем не менее, читал их на школьных вечерах к умилению преподавателей литературы. Узнал, что в Москве существует Литературный институт, мечтал о нём, выучил наизусть правила приёма. После школы собрал документы, пачку стихов и отослал всё это в Москву.

Отказали. Причина: «творческая несостоятельность». (Между прочим, правильно сделали. Недавно я смог посмотреть эти стихи в архивах Литинститута. Ужас! Тихий ужас!)

Решил махнуть рукой на поэзию. Поступил учиться в университет города Петрозаводска. Почти с головой ушёл в спорт. «Достукался» по первых разрядов по волейболу и баскетболу. Ездил на всяческие соревнования, полностью ощутил азарт и накал спортивной борьбы. Это мне нравилось. И казалось, что всё идёт прекрасно, но... Махнуть рукой на стихи не удалось.

Со второй попытки в Литературный институт я поступил. И пять лет проучился в нём. Говорят, что студенческая пора – самая счастливая пора в жизни человека. Во всяком случае, время, проведённое в институте, никогда не забудется. Не забудется дружба тех лет. Лекции, семинары. И поездки. Снова – очень много поездок. Так, например, мне посчастливилось побывать на Северном полюсе, на одной из наших дрейфующих станций.

С какими парнями я познакомился там! Без всякого преувеличения – первоклассные ребята! В основном – молодые, умные, очень весёлые. Работа зимовщиков трудна и опасна, а эти – после работы вваливались в палатки, и оттуда ещё долго шёл такой громыхающий смех, что случайные белые медведи, которые подходили к лагерю, – безусловно шарахались в сторону.

Станция состояла из девяти домиков. Стояли они на льдине, образуя улицу – четыре с одной стороны, пять – с другой. Я помню общее собрание полярников, – очень бурное и длинное: на нём самой северной улице в мире давалось имя. Можете представить, что это было за собрание! Хохотали до слез, до хрипоты, до спазм. Хохотали не переставая. Юмор проснулся даже в самых сдержанных и суровых «полярных волках».

Какой-то остряк-лётчик привез из Москвы номера, которые вешаются на домах в столице. Потом авиационный штурман с помощью каких-то хитрых приборов точно определял, какая сторона улицы является чётной, а какая – нечётной. Номера были торжественно прибиты к домикам и на каждом из них мы написали название улицы: «Дрейфующий проспект». Так я и назвал одну из своих книжек. Их у меня вышло десять, начиная с 1955 года. Я писал стихи и поэмы. Одна из поэм «Реквием» – особенно дорога мне.

Дело в том, что на моем письменном столе давно уже лежит старая фотография. На ней изображены шесть очень молодых, красивых улыбающихся парней. Это – шесть братьев моей матери. В 1941 году самому младшему из них было 18 лет, самому старшему – 29. Все они в том же самом сорок первом ушли на фронт. Шестеро. А с фронта вернулся один. Я не помню, как эти ребята выглядели в жизни. Сейчас я уже старше любого из них. Кем бы они стали? Инженерами? Моряками? Поэтами? Не знаю. Они успели только стать солдатами. И погибнуть.

Примерно такое же положение в каждой советской семье. Дело не в количестве. Потому что нет таких весов, на которых можно было бы взвесить горе матерей. Взвесить и определить, – чьё тяжелее. Я писал свой «Реквием» и для этих шестерых, которые до сих пор глядят на меня с фотографии. Писал и чувствовал свой долг перед ними. И ещё что-то: может быть, вину. Хотя, конечно, виноваты мы только в том, что поздно родились и не успели участвовать в войне. А значит, должны жить. Должны. За себя и за них.

Вот, собственно, и вся биография. По-прежнему пишу стихи. По-прежнему много езжу. И по нашей стране, и за рубежом. Могут спросить: а для чего поездки? Зачем они поэту? Не лучше ли, как говорится, «ежедневно отправляться в путешествие внутри себя»? Что ж, такие «внутренние поездки» должны происходить и происходят постоянно. Но всё ж таки, по-моему, их лучше совмещать с поездками во времени и пространстве.

Относительно годов, которые «к суровой прозе клонят». Пока не клонят. Что будет дальше – бог его знает. Хотя и бог не знает. Поскольку его нет.

Я женат. Жена, Алла Киреева, вместе со мной окончила литературный институт. По профессии она – критик. (Так что вы можете представить, как мне достаётся! Вдвойне!)

Что ещё? А ещё очень хочу написать настоящие стихи. Главные. Те, о которых думаю всё время. Я постараюсь их написать. Если не смогу, – будет очень обидно.

Роберт Рождественский

1980-е

Трое из Петрозаводска, трое в Москве
и одна улица в Переделкине

1.

Первым году в пятидесятом в Литературный институт из Петрозаводска прибыл Вовка Морозов. Белокурый, вихрастый, миловидный, как молодой Есенин, он поселился рядом со мной на бывшей даче Маршака в Переделкине, где в ту пору было общежитие. Мы подружились. Вовка легко и упоенно писал стихи, которые сразу нравились. Его стали печатать, помню, он готовил подборку для «Комсомольской правды», я даже присочинил для его стихотворения две строчки, которые ему не давались. Вообще он был переимчив. Однажды он вдохновился моим стихотворением, кончающимся строками:

И написал свое, которое кончалось «почти» также:

и спросил простодушно: – Ты не против? Я только для неё …

Шутки шутками, но Вовка Морозов был честным, открытым, талантливым, дружелюбным. Он радовался жизни и себе самому. В другой книге я уже рассказывал о истории с журналом «Март», когда меня исключали из комсомола. Все были «за», кроме троих воздержавшихся – одним из них был Володя Морозов. Честность делала его смелым, а простодушие – слабым. Он по-детски хвалился своими успехами, - получая гонорар, щедро угощал друзей и сам охотно напивался…

На следующий год из Петрозаводска появились еще двое: Марат Тарасов и Роберт Рождественский. Первый был поэт ровный, стабильный, таким он и остался до сих пор, возглавляет писательскую организацию Карелии. Зато Роберт стремительно стал восходящей звездой нового «маяковчатого» поколения советских поэтов – в одном ряду с Евтушенко и Вознесенским.

Я сказал, что Морозов был переимчив. Но слишком доверчиво усвоил «правила игры», когда уже требовалось другое, новое. Евтушенко, например, после вполне «правильного» сборника «Разведчики грядущего» сразу почувствовал востребованность перемен и пошёл на прорыв. А Вовка, уже привыкший успешно «соответствовать», продолжался в прежнем русле. Его первый сборник «Стихи», вышедший в 1957 году, оказался слишком правильным, приглаженным. И не прозвучал. Редкие лирические прорывы могли что-то значить:

Но социального звучания не предусматривалось, – автор сводил «ошибки» к чему-то частному, личному («Со мной приключилась беда») и благодарил любимую за поддержку в трудный час… Другой его чуткий земляк Роберт Рождественский уже припечатал калёным железом (все понимали о чём речь!): «Человек погибает в конце концов,/ Если он скрывает свою болезнь!»

К тому времени я, уже окончив Литинститут, уехал в Кишинёв. Доходило до меня, что Вовка чуть не спился, но его взяли в армию и это его вроде бы спасло…

Короче говоря, Роберт его затмил, и хотя Володя продолжал печататься, однако с недоумением обнаружил, что в его судьбе что-то не состоялось. Он вернулся в Петрозаводск, женился.

Году в 57-ом в один из моих приездов в Москву я встретил его возле Литинститута, он стоял прислонившись к стене, одутловатый, пьяный, с трудом и как-то тупо узнал меня… Не думал я, что вижу Вовку в последний раз, – его жизнь трагически оборвалась. Совершенно неожиданно, без видимой причины, даже напротив – причины были обратного характера! Рассказывали, что в тот день он заключил договор с «Советским писателем» на новую книжку, получил из дому телеграмму, что у него родился сын, выпил на радостях, поехал в Лыткарино и там ночью удавился… Наверное, в приступе белой горячки.

Ему было всего лет двадцать пять (Евтушенко в «Строфах века» неверно указывает годы его жизни: 1932-1952), Он называл себя «безудержным оптимистом», писал: «Весельчак – я останусь впредь им, Нервы крепкие у меня…»

Нервы оказались вовсе не крепкими.

Он был предтечей. Как предтечей был и Саша Гевелинг, написавший еще в 49-ом году «Не слушайте, не слушайте меня, /Я говорю неправильные вещи…» (не публиковал, конечно).

А Роберт оказался вовремя. Он был самым «системным» из поэтических лидеров шестидесятников.

Женился он для нас неожиданно. Лёня Жуховицкий более года дружил с Аллой Киреевой, они были анекдотически неразлучны. Едва раздавался звонок на перемену, из разных аудиторий выбегали Лёня и Алла, и, прижавшись, руку об руку, ходили взад-вперед по аллее садика, утопая в каких-то бесконечных разговорах. Роберт ни разу не был замечен поблизости, но именно он вдруг женился на Алле, поселился во флигеле Дома Ростовых и стал полноправным москвичом…

Так он – единственный из тех трёх петрозаводцев – вошёл в другую, ставшую знаменитой, «тройку»…

2.

У Маяковского при жизни были два наиболее заметных последователя – Асеев и Кирсанов. В последующие годы, несмотря на настойчивые призывы продолжать традиции Маяковского, ничего не получалось. Если не считать пустые риторические попытки Владимира Котова (от него остались в памяти только несколько «антимещанских» строк:

то лишь в послевоенное время появилось два более примечательных претендента – Григорий Горностаев с поэмой «Тула» («Таращится из люка, /Как баран, /Старая злюка –/ Гудериан») и Николай Соколов с поэмой «Именем жизни», в которой на глобальную идейную высоту поднималась борьба с болезнями (дескать, все другие проблемы уже решены:

Автор действительно был инвалид. Он старательно копировал интонацию Маяковского:

Владимир Огнев даже выступил в «Литературной газете» с восторженной статьей «Маяковский продолжается». Однако эти поэты дальше внешнего воспроизведения поэтики Маяковского не пошли, да и не могли пойти – не пробил еще час перемен. Потому теперь совершенно забыты. А вот после ХХ-го съезда Маяковский «вернулся» сразу в трёх вариантах: Евтушенко, Вознесенский, Рождественский.

Роберт не случайно в этом ряду третий. Он оказался наиболее, что ли, советским (хоть и в послесталинском смысле). Член партии, секретарь союза писателей по иностранным делам, председатель ЦДЛ, лауреат Госпремии и т.д.

Я как-то зашёл к нему в его квартиру на улице Горького, недалеко от Кремля. В тот день нанятый архивист проводил инвентаризацию его библиотеки, состоящей исключительно из книг восемнадцатого и более ранних веков. Роберт был богат, – его кормили не столько стихи, сколько песни.

Я выделяю контрастные штрихи, потому что в них отражается время. Если бы писал специально о Роберте, то прежде всего сказал бы, что он был умный, добрый, порядочный и талантливый. Кстати, умных и талантливых поэтов на Руси всегда было предостаточно. А вот добрых и порядочных – ещё и поискать приходилось. Вот почему вспоминаю о Роберте чаще, чем о других. И хочу процитировать одно из его стихотворений целиком:

Ему, кроме песен, очень удавались пародии, иронические стихи, но он им не придавал значения. Серьезным делом он считал поэму «Письмо в тридцатый век», которая уже в конце «перестройки» стала анахронизмом («По широким ступеням столетий поднимается ЛЕНИН к вам!»). Увы.

Справедливости ради следует сказать, что в Ленине искали опору и Евтушенко, и Вознесенский – для них не было иного пути в борьбе против пороков системы, при которой они вступили в жизнь. Я тоже чтил Ленина, долго считал, что возможен «социализм с человеческим лицом», болел за Дубчека, потом восторженно принял Горбачёва.

Так, пожалуй, закончилась «традиция» (не поэзия!) Маяковского. По иронии судьбы поэт, который был всего лет на восемь младше, этаким анти-Маяковским закольцевал двадцатый век русской поэзии: Иосиф Бродский.

Самыми популярными были упомянутые трое, им досталась небывалая громкая слава, они сделали свое дело на определенном отрезке времени, однако время – «вещь необычайно длинная» – потом отдало предпочтение бормотанию непечатного «тунеядца», поэту одинокому и внутренне свободному…

В Переделкине, где и сейчас живёт семья Роберта, он, единственный из поколения, удостоился улицы своего имени. На табличке почему-то значится «российский писатель», – новое определение!

А у Пастернака нет улицы, его дача-музей по-прежнему находится на улице Павленко…

P.S. Когда я писал эти строки, умер второй, самый яркий из той тройки – Андрей Вознесенский. Евтушенко шаткой тяжёлой походкой прошёл к микрофону мимо гроба на эстраде Большого зала ЦДЛ. Стал хрипловато читать по бумажке что-то литературно-значительное, потом перешёл к своим свеженаписанным стихам – тут снова обрёл свой сильный эстрадный голос.

Три мушкетёра… Или великолепная тройка… (Их было не трое, конечно, а целая плеяда, имена известны, но моё эссе – штрихи, а не картина).

Помню, как росло сопротивление их приходу. Вот один эпизод шестидесятых годов. Малый зал ЦДЛ. Идёт какое-то обсуждение, председательствует Андрей Лупан. После Евтушенко выступает Алексей Сурков и обрушивается на него с демагогической партийной критикой. Тогда за ним без спроса выскакивает на трибуну Вознесенский, даёт сдачи Суркову – дескать, люди смертны, и вы умрёте, товарищ Сурков, – а поэзия останется, она, а не ваши нападки на неё …

Я видел, как опешил Лупан, неготовый к тому, что назревало в Москве…

Поэты от мира сего. Осознавшие свою силу, свой звёздный час, Отважные и щедрые, везучие и пробивные. Победители. Впервые произошло такое в истории русской поэзии. Они не только победили при жизни, но и прожили дольше своей победы…

…Через две недели после смерти Вознесенского в Кремле президент России вручил Евгению Евтушенко государственную премию.

Он был первопроходцем в этой тройке и он же оказался замыкающим…

Кирилл Ковальджи

2010, июнь-август; 2011, сентябрь-октябрь

Переделкино

Публикуется впервые

Иллюстрации:

фотографии поэта разных лет;

книги и пластинка Роберта Рождественского;

РР и его друзья, его родные;

улица имени Роберта Рождественского в Переделкине...

Творчество